немногословную переписку, то очень удивилась.
Июль: «Как у вас дела?» – «Хотим поехать на зимовку на Шри-Ланку». – «Это замечательно».
Октябрь: «Как у вас дела?» – «Купили билеты, собираемся уезжать на Шри-Ланку».
Конец ноября: «Как вы добрались?» – «Хорошо. Здесь много листьев, подметаю двор». – «У меня в Индии тоже листья, не так много, но и я мету».
Вот это у нас скорость. Неудивительно, что в какой-то момент я уже не смогла справиться с управлением. И волна бытовых дел утопила меня еще в Москве.
Гробы
В июле мы подали на новые заграны, и нам выдали их 20 сентября. Ровно в тот день, когда умер папа. А на следующий день в стране объявили мобилизацию. Нам некогда было испугаться, мы выбирали гробы. Бабушка кричала, что ей все дорого и ее грабят. Мы с агентом Олегом успокаивали бабушку и выбирали материал подушки, будут ли православные надписи на покрывале и какие есть варианты поминок, сколько стоит кремация. До кучи у нас оказалось Хованское. И мы уже были готовы кричать вместе с бабушкой, услышав ценники на захоронение. Решили кремировать. И мне некогда было плакать и горевать. Я жила будто бы в заморозке. Дома был Эрик, и мы не хотели его пугать, молчали несколько дней, оставляли его с няней или с соседкой и уезжали «по делам к бабушке». И так практически до похорон. И когда он сказал: «Я покажу дедушке, когда он придет», мы сказали:
– Эрик, дедушка к нам больше не сможет прийти.
– Почему?
– Дедушка умер. И теперь он смотрит на нас с неба. А его тело нужно похоронить. Мы поедем прощаться с дедушкой, а ты посидишь с тетей Ирой. Если хочешь, можешь нарисовать ему рисунок, мы положим ему в гроб, попрощаемся за тебя.
Эрик выслушал нас, молча пошел в комнату и нарисовал красным фломастером дедушке рисунок. Фигурки были практически не отличимы, у всех торчали вверх волосинки как макаронинки, но Эрик объяснял: «В центре это дедушка. Это рядом с дедушкой бабушка Таня, это мама, это дедушка Саша и бабушка Вера, а это дядя Юра…»
Хороший получился рисунок, на весь лист. Всю семью нарисовал Эрик, чтобы дедушке было там не скучно одному.
А когда Эрик испугался, что дедушка теперь скелетик и придет к нему ночью, то мы сказали: «Нет, дедушку сожгли, и он не скелетик, мы положили его в красивую деревянную урну и закопали в землю».
– А когда он вылезет из земли ребеночком?
Это Эрик буквально воспринял идею о реинкарнации. И мы ответили:
– Тело его уже не вылезет из земли, это душа, которая сейчас на небе, сможет переродиться в другом ребеночке. Ты же знаешь, что ребеночек рождается из маминого животика.
И разморозилась я только когда мне в крематории выдали папу в деревянном кубе. Папа был тяжелым. И я разревелась еще по дороге до конторы, где бабушка оформляла документы на захоронение. Там я села на стул и рыдала, поглаживая стенку коробки: «Папа, папочка, мой любимый папочка».
Папа ушел легко, в один момент. Поехал на дачу один. Переночевал. Утром говорил с бабушкой по телефону. А после обеда перестал отвечать на звонки. Вечером бабушка попросила соседку проверить. Та подлезла под забор и нашла его в доме. Он лежал на диване с открытым ртом и смотрел в потолок. Присел отдохнуть у печки, да так и скончался.
– Как живой, – сказала бабушка, когда доехала до дачи на электричке.
– Как живой, – сказал мой муж, который поехал спасать бабушку, потому что та плохо соображала, мерзла в темноте на лавочке, ждала перевозку и полицию, и совершенно не думала, где она будет ночевать.
Перезагрузка
Пока мы собирались, я будто похоронила не только дедушку, но и себя. Всю свою прежнюю жизнь пришлось вытащить из всех шкафов и с балкона. Я прежняя умерла, и надо было что-то решать с наследством. Я окунулась в процесс глубоко и серьезно. Рассортировать нажитое было абсолютно невозможно. Что брать с собой, что оставлять жильцам, что паковать в коробки и на балкон, что продавать, что раздавать… Нас во мне стало как минимум две. Одна кричала:
– Только ничего не трогай, это святое, я столько лет копила свои ценности, не отдавай их!
А вторая уговаривала:
– Оля, ну вот что ты цепляешься за эти новые холсты? Они пролежали 10 лет без дела.
– Ну и что? Они приносили мне радость, просто тем фактом, что лежали у меня. Они меня грели, понимаешь? Как книги, которые я не читала, но они стояли на моей полке.
– Хорошо, но ты всегда можешь купить новые холсты, когда захочешь на них рисовать, ведь дело не в их наличии.
– А в чем?
– А в желании рисовать. Ну или играть на гитаре. Отдавай тем, кому сейчас нужнее.
– И гитару? – спрашивала одна.
– И гитару, – мягко, но настойчиво отвечала другая. – Она тоже висит у тебя без дела намного чаще, чем ты играешь на ней. С собой не возьмешь. А там сможешь купить себе новые инструменты для творчества.
– Правда? Обещаешь?
– Обещаю.
И всхлипывая я продала холсты, бумагу, кисти, краски, гитару. Отдала в московский коливинг рюкзак книг – ыыыы, коллекцию бумажного Пелевина – вместе с рюкзаком, спальниками и пенками. Муж отвез три пакета моих нот в музыкальную школу. Ооо, я копила их 30 лет, 30! – и легко отдала тем, кому нужнее сейчас. Вещи отдала в «Добрые вещи», детские игрушки разъехались по стране через «Авито». А вот коллекцию детских книг я оставила соседскому мальчику, на время, с возможностью потом забрать.
В первое время мне снилось здесь, что я уже переехала и что я в ватсапе заказала себе учителя по гитаре. Приходит русский длинноволосый немолодой человек с дырками вместо зубов и спрашивает:
– Что ты хочешь? Показать тебе новые аккорды? Поставить руку? Разучить песню?
– Нет, – почему-то отвечаю я, – у меня очень хороший звук у гитары. Как профессионал ты оценишь. Никому здесь не нужна такая? Я продам.
Первые волны
Когда мы собирались, так тяжело, так израненно, то я мечтала только об одном – приехать, пойти к океану и упасть в него лицом. И так лежать, пока он не залижет все мои раны, пока он не покажет хотя бы минимальный процент зарядки на моем телесном девайсе, выгоревшем физически и эмоционально.
Когда мы приехали и пошли к океану, то океан оказался не таким, как мы себе представляли.
