умею. — Она подвертывает юбку, взбирается по лестнице. — Вот, смотрите.
От влюбленности, от грусти Люка чувствует себя особенно храброй и ловкой. Веревки трещат. Весело и чуть-чуть страшно. Оборвешься, полетишь вниз, и конец…
Она раскачивается на трапеции. Дама с собачкой смотрит на нее в лорнетку.
— Какая грациозная, — говорит она мужу, — какая смелая.
У Рене вытягивается лицо.
— Это еще ничего не значит. Вы все-таки девчонка.
— Ах, ничего не значит? А так?
Верхушки елей мелькают перед глазами, зеленая земля качается внизу. Люка становится во весь рост на трапецию и, высоко раскачнувшись, взмахнув руками, с криком бросается вниз головой.
Люка висит, зацепившись за трапецию одной ногой, и громко смеется:
— Что, можете вы так?
И побежденный Рене аплодирует. Аплодирует и дама. А Люка уже сидит на трапеции и раскланивается во все стороны.
Калитка скрипит. Это Вера возвращается с Арсением. Хорошо, что он видел. Вера подбегает:
— Люка, сумасшедшая, шею сломаешь. Слезай.
— Сейчас. — Люка насмешливо дрыгает ногами. — Еще немножко поупражняюсь.
Но Вера сердится:
— Людмила, слезай, слышишь.
Делать нечего. Люка съезжает по скользкому столбу.
— Довольно представления давать, — насмешливо говорит Вера. — Подумаешь, какая «царица воздуха».
Люка кротко смотрит на сестру:
— Напрасно ты мне мешаешь, Верочка. Если я замуж не выйду, то поступлю в цирк и буду хлеб зарабатывать. Это лучше, чем женихов ловить. Вот и ты могла бы…
Но Вера перебивает ее:
— Люка, у тебя опять грязные уши. Пойди вымой сейчас же.
На столе лежат шесть толстых конвертов. Екатерина Львовна надписывает последний. У Екатерины Львовны еще с институтских лет страсть к переписке.
— Ну, — спрашивает она Веру, — купила?
Вера развязывает пакет, поднимает крышку коробки:
— Вот, — и торжественно вынимает розовые шелковые туфли.
— Ах, какие прелестные, — вскрикивает Люка, — какие чудные. Покажи, покажи.
Но Вера уже закрывает коробку:
— А тебе что, не твои.
Люка обижается:
— Что, я их съем, что ли. Покажи.
Вера ставит коробку на стол:
— Не покажу. Отстань.
Екатерина Львовна собирает со стола конверты.
— Туфли действительно прелестные. Ты их вечером увидишь на Вере, Люка.
Люка обнимает мать:
— А меня возьмут на бал? Мне ужасно хочется.
Екатерина Львовна смотрит на Веру:
— Как ты думаешь. Может быть, взять ее? Она будет тихо сидеть. Обещаешь, Люка?
Вера сердито двигает стулом.
— Или она, или я. Иди с ней, я останусь. Еще не хватало целым выводком выезжать. Всех возрастов, на все вкусы…
— Я танцую не хуже тебя, напрасно ты важничаешь.
— Во-первых, ты танцуешь, как слон, во-вторых, все равно не пойдешь, не волнуйся. И не мешай мне читать.
— И правда, ты еще слишком мала, Люка. Я лучше завтра сведу тебя в кинематограф. — Екатерина Львовна гладит Люку по щеке.
— Обещаешь, а потом обманешь.
— Нет, завтра же, непременно.
Но Люка не верит:
— Дай вперед деньги на билеты.
Екатерина Львовна достает из сумочки десять франков. Люка прячет их под ключ. Если теперь надует, все-таки не так обидно.
Внизу в холле глухо и протяжно бьют в гонг. Екатерина Львовна встает:
— Надо сегодня пораньше пообедать, чтобы тебе не спешить одеваться, Вера.
— Идите, — говорит Люка, — я только платье переодену, а то это мятое. Суп не успеете съесть, как я приду.
Вера открывает дверь:
— И что за кокетство? Не возись долго, ждать тебя не будем.
4
— Вера, можно мне помочь тебе?
Вера удивленно смотрит на сестру:
— Странная ты, Люка. То дерзишь, а то такая услужливая. Ну хорошо. Посиди тихо, пока я буду мыться.
Для Люки в детстве было праздником, когда мама одевалась на бал.
Люка садилась в большое кресло в угол и смотрела во все глаза.
В маминой спальне горели три лампы, пахло совсем особенно: духами, пудрой, жжеными волосами. Всюду кружева, ленты, цветы. На кровати бархатное темно-красное платье, длинный хвост его, как хвост дракона, извивался на ковре. И тут же, рядом с драконьим хвостом, как две маленькие испуганные птицы, бронзовые туфельки.
Мама, в шуршащей нижней юбке, с голыми белыми плечами, бегала от туалета к шкафу и обратно, высоко поднимала руки, подшпиливала длинную косу. Горничная в белом переднике грела щипцы на спиртовке. Голубое пламя подпрыгивало, щипцы краснели. Мама волновалась, просыпала пудру на ковер. Люка дышала все ровнее и ровнее, веки слипались, она засыпала…
…Вода шумно бежит из никелированного крана. Вера в одной рубашке, нагнувшись над умывальником, мылит плечи, шею, трет уши. Белая пена падает хлопьями на пол. Вера вытирается мохнатым полотенцем. Потом садится перед туалетом причесываться. Долго приглаживает волосы, льет вежеталь на голову, озабоченно смотрится в зеркало.
Люка следит за ней из угла:
— Мойся, мойся. Причесывайся, причесывайся. А туфель нет.
— Люка, что ты бормочешь?
— Я?.. Тебе показалось.
На Верином затылке торчит хохолок. Вера снова приглаживает его щеткой, поливает вежеталем.
— А ты бы спросила у Арсения Николаевича, что он делает. У него как лакированные.
Вера отмахивается:
— Не мешай.
И завязывает голову белым носовым платком узелком назад, как деревенские бабы. И от этого у нее сразу становится круглое русское лицо с русскими бабьими глазами.
— Тебе бы теперь, Вера, сарафан и петь: «Ах вы, сени, мои сени».
Но Вере не до песен, Вера нервничает:
— Рубашку. Достань рубашку. Не ту. Шелковую. Ах, какая ты бестолковая.
Люка суетится около нее.
— Откупори духи. Напудри мне плечи.
Люка хлопает большой легкой пуховкой по Вериным плечам. Пудра поднимается розоватым облаком.
— Ровнее, ровнее. Теперь затылок, спину.
Вера снова садится перед туалетом, развязывает платок. Блестящие темные волосы кажутся приклеенными к маленькой круглой голове.
Вера улыбается. Остальное уже просто. Она старательно подводит ресницы, подкрашивает губы.
Люка смотрит на нее. «Какая она хорошенькая. Какие у нее большие глаза, изогнутые брови, белая шея», — Люкина грудь раздувается от нежности и гордости. Вот она какая, Вера. Вот она какая, ее сестра.
«А все-таки она ведьма, — вдруг вспоминает Люка, и вся гордость и нежность сейчас же исчезает. — Да, ведьма».
Вера, мечтательно улыбаясь, натягивает на ноги розовые шелковые чулки.
На постели, как гора битых сливок, лежит белое тюлевое платье. От запаха пролитых духов становится трудно дышать. Сейчас, сейчас начнется самое интересное.
— Люка, туфли.
Люка идет к столу.
— Здесь нет, — говорит она удивленно, — но ведь ты поставила их на стол перед обедом.
— Ах, не знаю. Поищи.
Люка обшаривает всю комнату. Туфель нет. Может быть, прислуга убрала. Звонят прислуге. Нет, прислуга не видела никакой коробки. Но она сейчас поищет.
У Веры красные пятна на щеках, губы дергаются.
— Что же это такое. Куда туфли могли деться. Да ищи же, Люка.
Люка открывает ящики комода, хлопает
