создавались в ходе встречи с чем-то подобным. Таким образом, когда комбинации мира и меня становятся стихами, то они сильно отличаются от стихов, которые пишут обычно из „глубин“ своей личности».
Стихотворение «alfabet» отображает как язык, так и материальный мир, но алфавит здесь не только организовывает мир по усмотрению своего собственного порядка, он обнаруживает жизнеспособность, находя свободу как раз ввиду формальных ограничений. Весьма уместно, что регулирующие элементы этого произведения имеют форму чисел и букв. Это человеческие символы, которые несут значение на самом обыденном уровне, что в случае с Кристенсен также является уровнем самым глубинным. Кроме того, заголовок словно бы указывает на принципиальную «читаемость» мира и принципиальную незавершённость, ведь автору пришлось остановиться на 14-й букве: строк стало слишком много. Читая «Det» и «alfabet», ощущаешь, что параллельно языку движется нечто большое и важное, похожее на саму жизнь.
Все эссе Ингер Кристенсен входят в книги «Часть лабиринта» («Del af labyrinten», 1982) и «Состояние тайны» («Hemmelighedstilstanden», 2000). Название второго сборника непосредственно отсылает к Новалису. Множество вдохновенных строк в эссе Кристенсен посвящены развитию того же круга идей, что очерчен в её стихах, в первую очередь в «Это». И наоборот после прочтения эссе стихи становятся гораздо менее «зашифрованными», чем может показаться вначале.
Первая книга «Часть лабиринта» включает эссе, опубликованные между 1964 и 1981 годом. Часть из них были написаны для радио– и телепрограмм. Они посвящены размышлениям о нашем отношении к миру, о времени, о возрасте, о конкретном и абстрактном, о языке. Сборник открывается двумя эссе, навеянными воспоминаниями детства («Портновский дом» и «Гармония»), хотя их содержание далеко не сводится к воспоминаниям. Уже в первом тексте возникает тема экзистенциального страха:
Что такое обыденный человеческий страх, с которым сталкиваешься каждый день, знали все, и он тоже был частью лета, но этот каменный колосс был из другого мира – по ту сторону эстетических впечатлений.
(Ингер Кристенсен. «Портновский дом»)
В эссе «Мне снится город» Ингер Кристенсен пишет о городе и массовом обществе, понимания которых нам до сих пор недостаёт, и роли писателя в их осмыслении. Важной темой становится история как переплетение разума и слепоты и роль случая, но также и роль писателя в их осмыслении («Бесклассовый язык»). И здесь Ингер Кристенсен приходит к пониманию задачи писателя как попытки влиять на слепоту, «занятие невозможным, недостижимым, тем, что находится не здесь, опыты по использованию языка, который не существует, – пока не существует». Тема общности писателя и мира как общности их нечитаемости раскрывается на примере «Божественной комедии» Данте («Общность нечитаемости»).
Эссе «Разум не принадлежит времени» написано от лица Кристины, жены Тихо Браге, и речь в нём снова идёт о времени, об истории и о случае:
Я задумываюсь о том, можно ли написать историю случая. Показать, как случай врывается в отдельно взятую жизнь. Как случай помогает лишь тем, кто готов к этому. Но и это недолго, поскольку там, где есть постоянство, случай перестаёт быть случаем и оказывается связанным с воспоминаниями и с мечтой о будущем.
Понимаемая как случай, любовь лишена постоянства и превращается или в равнодушие, или в брак, или и в то и в другое сразу. Как и всему, что вершится на заданном Богом расстоянии от естества, так и этому превращению можно дать лишь неполное объяснение, которое в гораздо большей мере призвано утешать, нежели доносить истину. Вот потому-то я никогда и не стремлюсь вычитать истину из своих тетрадей. Истина давно ушла из этого мира, её можно пронести лишь под видом более лёгкой на подъём вечности.
(Ингер Кристенсен. «Разум не принадлежит времени»)
В эссе «Я мыслю, следовательно, я часть лабиринта» исследуется эпоха барокко с присущей ей борьбой между правом богов на вымысел и таким же правом людей.
Кто кого выдумал, кто кого рассматривает? «Я мыслю, следовательно, существую», – писал Декарт в том же столетии.
Это изречение запросто могло бы оказаться куда более барочным: я мыслю, следовательно, я часть лабиринта.
Лабиринта как общего стиля мышления, ленты Мёбиуса между людьми и миром, – и живут в таких лабиринтах, в сущности, лишь дети, для которых он стал домом: они одухотворяют волшебство, превращая его в реальность.
(Ингер Кристенсен. «Я мыслю, следовательно, я часть лабиринта»)
Образ лабиринта очень важен в творчестве Ингер Кристенсен. Мы должны быть как дети, для которых лабиринт стал действительностью и потому граница между реальным и нереальным отменена. Нахождение в лабиринте вызывает смятение, головокружение, растерянность и потерянность, – но оно же порождает и ясновидение. Здесь находится выход в иное измерение. Тема лабиринта продолжается в эссе «Седьмая грань игральной кости»:
Я не могу не представлять себе лабиринты лабиринтов внутри самого большого и подвижного лабиринта. Один лабиринт, например, для музыки. И один особо тонкий лабиринт – лабиринт для математики. И язык как лабиринт, в котором ходы постоянно меняются, поскольку слова выстраивают их мимоходом в своём бесконечном стремлении к вещам, чья тень погребена где-то под обрушившейся стеной. И все эти лабиринты дышат, открываются и закрываются, поворачиваются, отражаются и отражают друг друга, и эти отражения просачиваются друг сквозь друга как дыхание картины мира.
(Ингер Кристенсен. «Седьмая грань игральной кости»)
В этом эссе Ингер Кристенсен затрагивает тему Бога и человека: человек, обладающий языком, появляется как средство самопознания Вселенной.
Бог не умер, – говорю я себе. Бог – та беседа, которую человек ведёт со Вселенной, или наоборот: та беседа, которую Вселенная ведёт с человеком, чтобы осознать себя.
(Ингер Кристенсен. «Седьмая грань игральной кости»)
Эссе «О коде души» и «Тень пережитого» обращаются к классической датской поэзии и рассказывают о поэтах Йоханнесе Эвальде (Johannes Ewald; 1743–1781) и Карле Людвиге Эмиле Аарструпе (Carl Ludvig Emil Aarestrup; 1800–1856), практически неизвестных российскому читателю, так как их стихи, по всей вероятности, на русский до сих пор не переводились. Таким образом, в переводы этих эссе вошли и первые русские переводы Эвальда и Аарструпа.
Эссе «Бегущая вода» примыкает к поэтическим текстам, написанным по канонам системной поэзии. Оно делится на разделы, а те делятся на строфы, и ритм от части к части ускоряется. Текст отсылает к тому времени, когда Ингер Кристенсен жила в Риме, работая над романом «Азорно». Он передаёт ощущение жары во время сиесты, когда время словно остановилось.
Эссе «5 × 25 зимних заметок к летнему проекту» – это текст остросоциальной направленности; упоминание исправительной колонии напрямую отсылает
