выпивку. Вскорости забывается и причина всплеска пития, и виновник создания сей благодатной атмосферы.
Итак, мы видим, что шансы на возврат потерянных здесь денег есть. Из чего делается вывод, что заведение — то порядочное!
Где Вы такое в последний раз видели?
То — то и оно, похоже сие дело на сказочку для детей.
3
Относительно же упомянутых до этого случая «самости и важности» клиентов — завсегдатаев, то последние, самые незаурядные клиенты этой категории это, во — первых, иногородний, не молодой, и не совсем старый, но, тем не менее, уже бывший полицейский чин Серж Прохорович Долбанек.
Он с роскошными баками, подцепленными снизу, и с тонкими концами, завёрнутыми на заросшие уши — пельмени.
Он с липовым пенсне (стекло плоское, как грань Посольского Штофа, что на варшавской полке)… а пенсне на золотой верёвочке.
Имеются скреплённые оловянной пайкой две половины от карманных часов швейцарского производства с рассечённой надписью на них: «За боевые заслуги — тут склейка — в боях с туркестанскими ба».
«Ба» обозначает, разумеется, «банды», но на «нды» русскому гравёру не хватило места.
Маленькая стрелка фамильных часов остановились навечно на цифре «9», в правой половине хронометра.
Большая — на левой.
В девять часов утра XVII — го столетия при переходе границы дед Долбанека потерял бы не только часы, но и самоё жизнь.
Но, так уж бывает, что пуговицы, ордена, кошельки с монетами, а равно пряжки, портупеи, погоны и особенно часы порой жертвуют собой ради спасения их владельца, беззаветно подставляясь под пули и под острые, как бритва, ятаганы.
— Носите на себе больше металлических предметов, — говорили всегда будущим воинам всех родов войск, особенно уланам, драгунам, казакам.
— Не стесняйтесь бряцалок, не снимайте касок ни в жару, ни в снег, даже при запланированном и прекрасно исполняемом под барабан отступлении.
Стоимость ремонта равна тройной стоимости самих часов. Вероятность успеха такая же, как у серии операций на больном, разорванном посередине.
Девятка будет мозолить взор нынешнего хозяина до гробовой доски.
Половинки уникальных часов — предмет гордости и повод для военных бесед. Наш Долбанек определяет время на глаз с максимальной ошибкой в десять минут. Так что он особенно не переживает. Вот что значит опыт! Ура окопам! Вот что значит высшая военная учёба! Ура училищам! Ура казарме! Ура полевой кухне, ура Суворову, ура всему, что помогло воспитать таких крепких и доблестных воинов!
Каждый вечер он теряет себя в клубах дыма, а следующим днём находит.
Будучи дома, эпизодически, но полностью растворяет себя в нескончаемо изготовляемых и непрерывно льющихся наливках собственного производства.
А утром непостижимым образом возрождается подобно Фениксу и снова хорохорит крылья, оглядывая себя — расплывчатого и двоящегося — в зеркало: хорош! герой!
Второй — тоже герой: это некурящий, тоже не старый, преданный религии, но весьма падкий на алкоголь человек, щегол, каких поискать.
Он совершенно повёрнут на душещипательных разговорах: о вреде абсолютной нравственности и о семи перпендикулярно — пересекающихся мирах: политическом, бытовом, духовном, лукавом, половом, биологическом, магнитном… Заимствованного термина «гравитация» тогда не было, потому мы останавливаем этот статистический перечень на магнетизме.
Перемножая и сталкивая параллели во всех возможных вариантах, тема нашего лектора — болтуна становится обширной до значка «восемь набок». И потому, несмотря на причёску «а ля первый доллар USA», этот человек навсегда задержался в званиях «Философ», «Попёнок», реже «Купюра» и «Доллар», а чаще всего: «А, обалдуй что ли этот?»
Мыслитель Попёнок — Купюра — Обалдуй — давний, неизменный друг и моложавый товарищ по философским кутежам отставного Долбанека.
Посещая Нью — Джорку, они по традиции договаривались «заглянуть» в Кути. Вечерком, когда проявляется уже фосфорная «по пути», клюкнуть «ещё по махонькой». Потом «ещё по одной» — на чемоданах, после — «стременную» в дверном проёме. Перед тем, как залезть в седло, — «на дорожку». А там снова возвращались под крышу: «пить, так пить». А дальше шлось — ехалось по неизменному и бесконечному без всяких сопровождающих кавычек.
И потому нередко досиживалось до утра.
Лилась в бездонные кружки карманная мелочь, превращаясь в пропитый капитал.
Шелестели, вытираемые об лица, купюрной величины салфетки.
Летали и тыкались туда — сюда вилки, звеня, скрежеща.
Топорщились на фоне обнажённых вензелей и барышниных немецких грудей нежные скелеты обглоданных селёдочек.
Донышки приветствовали русских пантагрюэлей шутливыми по — мейсенски лозунгами и призывали к нешуточной любви: «Монархи всех стран, объединяйтесь!»
Мусолились бараньи рёбра, печёные свиные уши, усыпанные золотистыми, отменно прожаренными кольцами.
Радостный череп хряка с загорелой кожей и с пучками лука, пристроенными вместо усов, улыбался и щурился вставленными в глазницы яблоками.
Ложками черпалась икра. Красная! Чёрная! Осетровая! Кетовая!
Нетонущие пятаки клались в пену, проверяя силу напитка, сверяя результат с правильностью древнемюнихских технологий.
Пользовались рюмками без приложения рук, швыряли картами и показывали из них фокусы.
Изобличали и ставили капканы на Сверчка — долгожителя и местную достопримечательность, неуловимую как Синяя птица и скрытую как тайные кинокамеры двадцать первого века.
Метали на спор саблю в трефового короля — копию Франца Иосифа.
Вызывали на дуэль или целовались с музыколюбивой пани Влёкой — коровой попа Алексия (о, моя — то снова гуляла!), забредавшей в кабак на звук патефона. Вешали на Влёкины рога любовные записочки для попадьи, и толчками в задницу посылали домой.
Смеялись. Возвращались к столу. Брали карты в руки.
Но не проходило и пяти минут, как снова приоткрывалась дверь, и снова Влёкина голова с роскошными рогами украшала дверную щель, и снова голова упоённо хлопала ушами, ловя звуки музыки.
Обнимали половых, сражались на поварёшках, жеманно подбоченившись и уставив в пояс лишнюю руку.
Объяснялись в любви скрипачу; и от переизбытка чувств заливали его слабенькую, старческую, волосатую и еврейскую даже сквозь манишку грудь горючими слезами.
4
Нередко приходит сюда дядя Фритьофф. По привычке привязывает к столбу Марфу Ивановну — графинюшку.
Графинюшка — в сарафанах, и отдаёт свининой, несмотря на все их ряженые игрушечные прятки.
Стоянию в одном ряду с гордыми лошадьми она не достойна, хоть и одета не бедно. Дама — вымытая, лоснящаяся, а ума и логики всё равно нет. Всё как у людей. Ну что с неё взять?!
Фритьофф заходит и с порога щёлкает пальцами: «Гарсонша! Кутька, подь — ка сюды».
— Я Якутериния, господин месье Макар Дементьевич! Вы забыли? Я Вам давеча говорила. Вам как всегда? Начнёте с Немировой, как вчера, или, может, Смирноффки подать?
— Как вчера.
— В графинчики или в рюмочки? А винца вам как? Сразу или после?
— Сразу.
— В бутылочке хрустальненькой или толстого
