иностранном языке.
Он потянул книгу наугад и извлёк какой-то старенький томик, видимо на немецком.
— Это что же, вы, Иван Иванович? Шпрэхаете? — он повернулся и потряс книжицей.
— Практически нет. Я бы даже сказал — к сожалению. Очень занимательная вещица! Иллюстрации так и вовсе высший пилотаж.
Янковский перелистнул пару страниц и, повернув картинку к свету, рассмотрел фото гобелена 1569 года изготовления. Изображения сменялись другими, всё более жуткими и отталкивающими, наконец, он добрался до фотографии Человека-волка, по словам очевидцев пойманного в лесах близ Нюрнберга.
— Жуть какая, — пробурчал он и захлопнул фолиант.
— Не соглашусь с вами, товарищ капитан, — мягко ответил всё так же улыбающийся Серов. — Волки — это очень интересные животные, лишь немногим уступающие человеку в интеллектуальном плане!
— Вы это серьёзно?
— Абсолютно! — горячо воскликнул он. — Волк, в отличии от собак дрессировке почти не поддаётся, вернее даже сказать, что он сделает вид, будто подчинился, но от своей природы не отречётся! Вот попробуйте щенка и волчонка в младенчестве наказать за провинность: собака станет послушнее, повинуется вашему мнению, а волк?
— Что же он?
— Волк, даже в самом раннем возрасте запомнит эту обиду на всю оставшуюся жизнь, — он надсадно кашлянул, — и будьте уверены, он улучит момент когда вы будете совершенно не готовы и атакует! Успокоит уязвлённое самолюбие!
— Вы это так уверенно утверждаете, что я и сам сейчас поверю, что они разумны.
— Ну-с, это уже наша истинно человеческая черта говорит: «Мы — цари природы!»
— Вы несильно будете возражать, если я вам скажу, что не согласен с вашей точкой зрения? Для меня любое животное — это просто организм. Никаких побуждений — только желание утолить голод и воспроизвести на свет такое же животное.
Серов, молча смотрел прямо ему в глаза, и вновь, Янковскому показалось, что с физиономии старика улетучилось по крайней мере пятнадцать прожитых лет.
— Ещё чайку?
— Да, если вас не затруднит.
— Что вы! Мне только в радость. Одному ведь совсем можно зачахнуть, а тут гости.
Струйка горячей воды наполнила чашку, и Серов вернулся с новой порцией.
— А вы, Иван Иванович, как? — Кова хотел проявить учтивость к хозяину, который за вечер не притронулся к еде.
— Да, мне, знаете уже поздновато — потом сон долго не идёт.
— Ааа, — протянул он, — ну, спасибо за чай.
Лжекапитан водрузил взятую книгу на своё законное место и, проводя пальцем по корешкам, принялся выбирать следующую.
— Пейте-пейте. Я вон лучше в кон вам историю расскажу! — старичок деловито уселся в соседнем кресле и, скрестив пальцы в замок, заговорил. — Это с браткой моим случилось, названым, в сорок первом, аккурат под Рождество. Дюже мороз тогда трещал, да и снегу навалило. Тяжело нашему брату тогда было, я почитай всю жизнь санитаром проработал, а сейчас силы уже не те, но он, — почти благоговейно протянул Серов, — с первых дней прям на самом передке… Немец тогда лютовал сильно в здешних краях. Поговаривают, кто-то из партизан их даже пугануть решил, уже и впрямь сомневаться стали — люди против нас воюют или нечистая какая…
— Если кровь есть, значит человек, — холодно заметил лжекапитан, — и ранить можно, и убить. Так же, как и мы — ест и спит. Вот тут его и надо брать!
Его глаза блеснули, он на секунду вышел «из образа», но старик, погружённый в свои воспоминания, кажется, этого не заметил.
— Ваша правда… Так о чём бишь я? Ах, да… Изловили партизаны немца, молоденького совсем мальчишку, вместо бороды ещё пушок светлый… забили насмерть, но остановиться уже не смогли. Будто лихо какое-то их попутало. — он чуть понизил голос. — Да, приколотили его обезглавленный труп, набитый соломой к пню, а голову в руки уложили… М-да… Молва ещё долго потом ходила, что по-страшнее фашиста в том лесу нечисть завелась. Говорят, какой-то даже специальный отряд из Берлина приезжал, что-то там с оккультными науками связано.
— С чем-чем? — подался вперёд Янковский.
— С оккультными, — повторил Серов. — Ну, знаете, чертовщину всякую изучали, короче.
— Тьфу, ты! У этой белиберды и название своё есть?
— А как же! Немец, говорят, на этой бесовщине ужас, как помешан был.
— Ну, и что же тот спецотряд?
— А ничего… Пожгли округу, без остатка. Даже маломальские сёла в пепел превратили. Чтоб им в аду жарко было, — он плюнул на пол и, чуть успокоившись, продолжил. — Дык, вот. Братишка мой случай рассказывал. До войны ещё ходил с односельчанами на охоту, там-сям кабанчика пострелять, може и волк попадётся. Значит идут по лесу, а тут плач детский, да такой пронзительный, аж сердце щемит. Всю округу облазили — никого! И вот уже под вечер, как смеркаться начало, братка мой шорох услышал, глядь, а там волчонок. Тот кулёма в капкан лапкой попал, кровищи вокруг, говорит, неужто в нём могло столько уместиться?! И глаза такие, говорит, как у ребятёночка, ну не бросать же, а добить — рука дрожит. Ну, выходил втихаря, да в лес отпустил. Волчонок тот, правда, меченным остался — на левой передней лапке двух пальцев не хватало, но здоровьем мать-природа его не обделила.
— И что же волчонок? Тоже какой-нибудь волшебный оказался?
— Хе-хе. Это как сказать, — крякнул старик, — дык вот. В сорок первом, когда всю мою семью на тот свет отправили эти нехристи, братка в окружение попал. Сижу, говорит, ночь-полночь, к деревцу прижался, патронов нема, только две гранаты остались, ну, думаю — всё! Но хоть парочку с собой в могилу унесу. Сжал их покрепче и затаился. Со всех сторон свинцом поливали, голову не высунешь, а потом в одночасье раз — и всё! Как испарились. Я, говорит, еле-еле до рассвета дотянул, пальцы потом на ногах кое-как спасли. Из норы своей выглядываю — молчок! Уж неужто немец сам ушёл?! Ну, братка, значит, ползком-бочком, глядь, а немчура вся перебитая валяется. От крови снега аж не видно. Кто? Что? Зачем? Главное в полной тишине. Подошёл к трупу патронами разжиться, смотрю, говорит, а рядом волчьи следы! И на некоторых отпечатках пальцев на хватает!!
— Да не может такого быть, — недоверчиво пробубнил Кова. — Тот самый волк?
— Вот те крест! — выпалил Серов. — Братка с тех пор ни дня его не забывал! Всё благодарил судьбину. И я вон не забываю, — он указал скрюченным пальцем на стеллаж, — вот и почитываю книжечки-то.
Он подался вперёд, как будто помолодев ещё сильнее. Глаза его сверкали от возбуждения, щёки пылали румянцем, он уже открыл рот, чтобы дополнить свой рассказ какой-то репликой, которая так и повисла в воздухе, когда на улице раздался душераздирающий крик. Вопль,
