сцену. В другой раз Ричарда пришлось заменить в самый последний момент, потому что он напился в баре аэропорта и пропустил свой рейс. Интересно, что у него за причина на сей раз. Но Пэм, Скотт и все остальные смотрят на нее с мрачными лицами, как будто ей следовало ответить как-то более участливо.
В животе бурлит волнение, внутренние улицы быстро заполняются, а в самом центре на импровизированной трибуне разгорается яростный протест, возмущение оттого, что ей приходится иметь со всем этим дело, что даже Пэм не может проявить к ней побольше чуткости. Она же развелась с ним. Его жизнь больше не ее забота.
— Ты правда не в курсе? — уточняет Пэм.
Все ждут ее ответа: губы поджаты, тела неподвижны, — прямо зрители, захваченные разыгрывающейся перед ними пьесой.
— Не в курсе чего? Он что, при смерти или что-то вроде того?
У нее вырывается нервный смешок, и звук этот отдает диссонансом. Она оглядывает собравшихся родителей в поисках кого-то, кто поддержит, пусть даже фраза у нее вышла не слишком уместной, и простит за толику черного юмора. Но все либо смотрят на нее в ужасе, либо отводят взгляд в сторону. Все, кроме Пэм. В ее глазах читается неохотное «угадала».
— Карина, у него диагностировали БАС, боковой амиотрофический склероз.
Глава 2
Ричард уже проснулся и лежит в постели. Он доволен: проспал всю ночь. Его внимательный немигающий взгляд устремлен куда-то в направлении скрученной полоски краски, отслоившейся от сводчатого потолка прямо над ним. Он чувствует, как оно приближается, как подкрадывается некое незримое присутствие, подобно рою заряженных, гудящих в воздухе ионов перед надвигающейся грозой, и все, что он может делать, так это лежать не двигаясь и ждать, пока оно его не минует.
Ричард находится в своей спальне, вместо того чтобы нежиться в номере нью-йоркского отеля «Мандарин Ориентал». Прошлым вечером он должен был дать сольное выступление в Дэвид-Геффен-холле, концертном зале Линкольн-центра. Он обожает Линкольн-центр. Билеты на эту площадку, вмещающую почти три тысячи мест, были раскуплены за много месяцев вперед. И если бы он проснулся в «Мандарине», то самое время было бы заказать завтрак. Вполне возможно, на двоих.
Но он не в нью-йоркском «Мандарине» и не в компании какой-нибудь милашки. Он один, в постели, в своей бостонской квартире на Коммонуэлс-авеню. Он голоден, тем не менее смирно лежит и ждет.
Тревор, его агент, распространил пресс-релиз, в котором объявлялось об отмене гастролей из-за тендинита. Ричарду не понять, зачем нужно было обнародовать эту заведомо ложную информацию. Им все равно не сегодня завтра придется разруливать ситуацию. Ричарду в любом случае не отвертеться. Да, поначалу он решил, что у него тендинит, раздражающе обременительная, но распространенная травма, которая лечится отдыхом и физиотерапией. Он жутко расстроился из-за того, что ему каких-то несколько недель нельзя будет прикасаться к клавиатуре, переживал, как перерыв отразится на качестве игры. Это было семь месяцев и целую вечность тому назад. Чего бы он сейчас не отдал за этот самый тендинит!
Может статься, агент все еще отказывается признать очевидное. У Ричарда на осень запланировано выступление с Чикагским симфоническим оркестром. Тревор так его и не отменил — вдруг Ричарду каким-то образом к тому времени полегчает? Ричард это понимает. Даже сейчас, через шесть месяцев после того, как ему поставили диагноз, он все еще не может полностью осознать ни что с ним случилось, ни что его ждет дальше. Ричард много раз на дню, читает ли он или пьет кофе, ловит себя на том, что наблюдает за собой и не находит никаких проявлений болезни. Он чувствует себя совершенно здоровым и либо забывает о событиях последних месяцев, либо ощущает, как в нем поднимается решительный протест.
Невролог ошибся. Это вирус. Защемление нерва. Болезнь Лайма. Тендинит. Временное недомогание, и сейчас все уже прошло. Все в порядке.
А потом правая рука отказывается держать ритм при исполнении рахманиновской Прелюдии соль-диез минор, старается нагнать темп, но никак не поспевает. Или Ричард роняет недопитую чашку кофе, потому что она оказывается слишком тяжелой. Или ему недостает сил, чтобы управиться с кусачками для ногтей. Он опускает взгляд на нелепо длинные ногти левой руки и на аккуратно подстриженные правой.
Это не временное недомогание.
Не играть ему осенью в Чикаго.
В кровати он лежит голый, всегда спал нагишом. Все эти годы, проведенные бок о бок с Кариной, в этих ее фланелевых пижамах под горло и толстых гольфах до колен. Он пробует представить ее без одежды, но воображение рисует ему только других женщин. Обычно подобные картинки вызывали у него прилив возбуждения, и он с радостью отвлекся бы прямо сейчас на приятное занятие, помастурбировал бы, но жуткое предощущение грядущего вселяет тревогу, и его член так и остается лежать, вялый и безжизненный, как и весь он сам.
Тепло его тела создало под покрывалами уютный кокон, являющий разительный контраст с неприютной стылостью спальни. Мысленно приготовившись к тому, что кожи коснется пронзительно-холодный воздух, он сдергивает с себя простыню со стеганым одеялом. Хочет все видеть, когда начнется…
Он внимательно осматривает руки по всей длине, изучает каждый сустав каждого пальца, с особой тщательностью — указательный и средний пальцы правой руки. Исследует грудь и живот на предмет отклонений от нормы во время вдоха и выдоха. Скользит взглядом по ногам до кончиков пальцев; его чувства обострены и находятся в полной боевой готовности, как у охотника, высматривающего, не мелькнет ли где белый мех.
Он ждет. Его тело — точно стоящая на плите кастрюля с водой, и конфорка включена на максимум. Это просто вопрос времени. Рано или поздно вода всего равно закипит. Ричард, конечно, надеется, что все обойдется. Но вместе с тем, как это ни парадоксально, лежит в предвкушении знакомого его телу танца.
На поверхность выскакивает первый пузырек: «хлоп» раздается в левой икре. Несколько секунд там ощущается вибрация — это «разогрев», потом она перескакивает на правую четырехглавую мышцу, прямо над коленом. Следом начинает щекотать бугорок у основания большого пальца правой руки. Снова, еще и еще.
За чем особенно тяжело наблюдать, так это за непроизвольными сокращениями в большом пальце ведущей руки, и все же он не может отвести глаз. Ричард взывает к нему с немой мольбой, к этому своему поселившемуся внутри микроскопическому врагу. По чистой случайности — Ричард знает, что не имеет власти повлиять на его планы, — противник оставляет его руку и, прокладывая себе ход в зазоре между кожей и оболочкой мышц, точно
