тут из нас двоих старший инженер полка?
— Я пока просто стрелок с обширными обязанностями, — он взялся за тёплое какао, — бывает же, чёрт подери… Ладно, ещё пятнадцать вылетов, тьфу-тьфу-тьфу, и вернусь в первобытное состояние. Такая себе преддипломная практика, если честно. Ладно, могло быть и хуже.
Хуже действительно могло быть, причём очень легко и просто, тут Олег был прав.
— Много чего-то тебе навесили, — закинул я пробную удочку, — целых тридцать. Раньше, говорят, пятнадцать давали.
— Раньше было лучше! — охотно подхватил Олег тоном старого деда, а потом перешёл на нормальный, и вроде бы даже немного грустный, — так ведь год штрафбата, Саня! А я там потёрся неделю всего, но мне хватило, на всю оставшуюся жизнь хватило! Как вспомнишь, мороз по коже, бр-р-р. Худо там, Саня, здесь лучше намного, ты уж мне поверь. Атмосфера там такая, — тут он пощёлкал пальцами, подбирая слова, — не располагает она к душевности, атмосфера тамошняя, это если коротко говорить. И в столовой вот так тоже не посидишь, просто потому что нету там столовых.
Я в ответ на это только пожал плечами, мол, всякое бывает.
— Но вообще мне нравится, — он заговорщицки посмотрел на меня, — трёшься вместе со стрелками у самолётов, отойти-то вроде как нельзя, к тебе все бегают с разными вопросами, а ты ими руководишь из такого вроде бы полевого кабинета. Раньше-то я сам носился по всей территории, как лось сохатый, дёргал и тряс того, кто поймается, а теперь всё, баста.
— Рад за тебя, — я допил какао и поднялся из-за стола, — ты всё? Пойдём, нужно быть на КП раньше всех. Тем более, если ты говоришь, что-то сегодня будет.
Но, хоть я и встал раньше него, и сидел я ближе к выходу, догонять пришлось именно что мне. Олег и сам был здоров да широкоплеч, как тот самый лось-сохатый, он и бегал так же быстро, медленно передвигаться мой стрелок с обширными обязанностями уже не умел. Лет ему было под тридцать, я как-то спросил его об этом, но он не ответил. А вообще чувствовалось в нас и какая-то схожесть, и какая-то разница.
Похожи мы были даже не скажу чем, другим виднее, но спелись мы здорово, это точно, это уже был настоящий экипаж, а разница, разница между нами была, например, в том, что я всегда старался быть затянутым в струнку как николаевский солдат, причём это был ещё тот Николай, самый первый, который недоброй народной памяти Палкович, Олег же всегда бегал расхристанным, с расстёгнутым воротом, гимнастёрка его была вся в масляных пятнах, а руки в ссадинах и царапинах.
Любил он возиться со всем сам, и теперь даже свой пулемёт УБТ не доверял никому, чистил, смазывал его и снаряжал ему ленту он тоже сам, и это дало Олегу право с большим удовольствием тыкать в лицо всем своим бывшим и будущим подчинённым тем фактом, что за все пятнадцать вылетов у него с этим пулемётом не было ни одного отказа.
Мы вышли из пустой столовой и наддали в сторону КП, там уже закипала жизнь, но до пяти утра было ещё целых двадцать минут, поэтому лётчиков из эскадрилий там не было, они просто ещё не успели.
Располагался наш аэродром на территории убитого войной бывшего большого колхоза или совхоза, и это было очень удобно. Во-первых, пустые, среди которых имелись даже несколько почти целых, здания подходили нам как нельзя лучше. Столовая, ПАРМ, склады, служба БАО, все они нашли себе место. Единственно — КП полка оборудовали в мощной, здоровенной землянке, вырытой в неприметной сверху лесополосе. Да их там несколько сделали, таких землянок, и все они были замаскированы на пять. А во-вторых, поля этого бывшего сельхозпредприятия отличались площадью и ровностью, и не было там кроме них больше ничего.
Не было болот, как чуть западнее, не было гранитных валунов, как на севере, у Ленинграда, не было и таких лесов, как на востоке, не было и оврагов, как на юге, не было множества извилистых речек или озёр. Широко здесь жили люди до войны, и работали мощно, так что скорее всего был тут именно что совхоз, а не колхоз.
Наши успели засыпать многочисленные воронки от снарядов и бомб, устранить следы давних и недавних боёв, разминировать, вырубить и выкорчевать кое-где целые лесополосы, кое-где восстановить, а кое-где и убрать мешающие телеграфные столбы, в общем, сделали себе простор, целой воздушной армии впору. Тем более что рядом с нами сидели ещё один штурмовой и ещё один истребительный авиаполки, и всем места хватало.
Здесь в случае чего можно было плюхнуться на живот в почти любом месте, не рискуя помешать остальным тушкой своего повреждённого самолёта, и не рискуя воткнуться самому во время вынужденной посадки в какое-нибудь дерево или разбитый домишко.
Был оборудован полигон, куда ходили облётывать восстановленные самолёты, там мы бомбили учебные цели настоящими, а не цементными бомбами, учились стрелять и ходить строем, крутить карусель и вообще отрабатывать взаимодействие.
Мне здесь нравилось, мне до жути хотелось приложить свои руки и умения к этому общему делу, внести свой вклад, ведь именно этого я и ждал долгих три года, к этому я готовился сам и готовил своих курсантов.
— О, Артемьев! — заметил меня стоявший в компании командира полка и всех трёх комэсков у штабной землянки замполит. Он отмахнулся от моих уставных приветствий и требовательно поманил меня за собой. — Ну-ка, зайди!
Я молча подчинился и прошёл мимо всё же кивнувших мне командиров вслед за ним в штабную землянку, где мы нырнули в отдельную, принадлежащую замполиту, комнату.
— Свежо снаружи, — объяснился он мне, хотя я объяснений и не требовал, — да и поговорить толком не дадут. А здесь и печечка, и свет, и бумажки разложить есть где. И не вздыхай ты так, успеешь, куда тебе там надо.
Замполиту нашему было крепко за сорок, да почти пятьдесят, и от этого он немного снисходительно относился к тем, кто родился после революции, но лишь в тех случаях, когда не требовалось применить власть. Он когда-то геройствовал на фронтах империалистической, затем и гражданской войны, потом был списан по ранениям, потом чему-то учился, потом руководил чем-то небольшим, но очень ответственным где-то в Сибири, то есть жизненного, военного и партийного опыта у него было на троих.
— Ну что, — замполит плотно уселся за своим столом сам
