это надеялся, что после многолетнего беспорядка у руля такой же бесхребетный станет? Умные люди еще в семьдесят шестом прогнозировали, кто после него заступит и как себя поведет… Семь лет прошло — и всё подтверждается.
Дозморов ничего не ответил, а Вожжов не без ехидства произнес:
— Ах ты, ясновидец в задний след. Наш Новый прошлой весной и возвысился. «Умные люди», видите ли, предрекали…
— Ходили такие слухи в то время, — подтвердил Дозморов.
— И на какой беспорядок намекаешь?.. Бесхребе-е-тный, — передразнил Вожжов, скривив губы. — Вся политика лежала на нем… Ноша… Ноша…
— Не по нём, — прыснул Борис. — Как в том анекдоте. Идет банкет, а Леонид Ильич и говорит…
— Помолчи, Боря, — рассердился Вожжов, и шофер, к большому сожалению Ильи Савельевича, умолк.
Неуклюже повернувшись, — Вожжова допекал остеохондроз, — Валентин Михайлович, как бы по-свойски, но чтобы слышал и Дозморов, сказал:
— Не понимаю тебя, Илья. Сменилось правительство. Стали строже порядки. Но на чем стояли раньше, на том стоим и сегодня. Кто сказал публично, что он был нехороший… Ты согласен со мной?
Илья Савельевич задумался… Они непримиримо расходились во взглядах. Валентин Михайлович со скептицизмом и злым отчуждением относился к «реформаторским замашкам» Ильи. А уж сожаления по неудавшейся «хрущевской оттепели» воспринимал с неприкрытой насмешкой, считая убеждения товарища более чем несерьезными… Откровенные, с глазу на глаз, споры частенько заканчивались крепкими выражениями — и они расходились, дав слово не возвращаться к прежней теме.
Но были они отходчивы и по-прежнему устраивали посиделки, редко обходившиеся без взаимных оскорблений.
В семьдесят пятом Вожжова назначили редактором городской газеты, а Илья Савельевич годом раньше ушел из исполкома обратно в институт… Но если Вожжова послали как бы «на укрепление», то от Ильи Савельевича попросту освободились… Вожжов как-то признался, что ему не простили брошенную при свидетелях реплику.
«Возвращение» обставили вполне благопристойно. Илье Савельевичу вначале предложили курировать реконструкцию крупнейшего в городе завода с утверждением на должность секретаря райкома. По неписаным правилам номенклатуры он переходил в более престижную категорию. Но утверждение почему-то (на это, видимо, и рассчитывали) застопорилось в обкоме, а на место Ильи Савельевича уже рекомендовали другого, и пришлось «до выяснения недоразумения» принять кафедру философии в институте.
Возражения Ильи Савельевича, что он пришел с Кафедры экономики, где, кстати, перед уходом в исполком и защитился, во внимание не приняли… Илья Савельевич, промучившись год, явился в горком и, добившись приема у Первого, узнал, что о незадачливом «выдвиженце» попросту забыли. Извинившись, Первый поднял телефонную трубку — и, пока Илья Савельевич добирался до института, было готово «мнение» вернуть его на родную кафедру… В парткоме еще и посочувствовали: мол, срок подачи заявлений на соискание вакантной должности заведующего уже истек, но на благожелательное отношение коллектива Илья Савельевич может твердо рассчитывать.
Илья Савельевич, как он признавался сам, долгое время «не ерепенился», похаживая в доцентах. Но, когда подготовил докторскую, на первом же предварительном обсуждении столкнулся с неприятием коллег.
Сама по себе тема о цене и её издержках на современном этапе развитого социализма ничего, кроме одобрения, не вызывала. Но данные о стремительном росте себестоимости продукции во всех отраслях промышленности региона тотчас привлекли повышенное внимание… Но и это не всё. Как хороший танцор начинает выделывать коленца от печки, так и Илья Савельевич в своей работе за исходную базу взял 1964 год — завершающий «эпоху волюнтаризма».
Илья Савельевич, готовый ко всему, был потрясен… В сравнении с шестидесятыми годами в народном хозяйстве по всем ключевым показателям выявилось полнейшее отставание, кроме, разумеется, пресловутого вала… Он углубился в исследования, лежащие уже в области социально-политической сферы, и доказал, что при клятых Совнархозах, когда на местах существовала — пусть и ограниченная — самостоятельность, дела обстояли гораздо лучше.
Обобщения Ильи Савельевича шокировали начальство, и он стал перед выбором: либо сменить тему, либо отказаться от ряда «спорных» моментов.
Илья Савельевич, съездив в Москву к известному академику, не только заручился поддержкой знаменитости, но и внес в свою работу дополнительные данные… Официальный отзыв ученого светила приятно удивил ректора, но поверг в смятение завкафедрой. Не иначе как по инициативе последнего из базового вуза прибыли два профессора и, как бы мимоходом, ознакомились с трудом Ильи Савельевича. Выводы, содержащиеся в нем, они сочли чрезвычайно сомнительными и субъективными… Шансы Ильи Савельевича значительно убавились.
Правда, после ноябрьского траура в стране он зажегся надеждой, тем более, что тот же академик выступил в центральной печати со статьей, носившей характер не полемики, а острого и беспощадного бичевания сложившейся системы хозяйствования… Но то ли академик слишком поспешно обнародовал свою позицию, то ли она не получила поддержки в кругах, малодоступных даже для человека с мировым именем, но поведение завкафедрой говорило о том, что надеяться Илье Савельевичу не на что.
— Согласен, я тебя спрашиваю? — надавил Вожжов.
В темной пряди, упавшей на лоб, ни седого волоска. Оттопыренная верхняя губа придавала насупленное выражение, даже когда он был благодушен… Илья Савельевич захотел больно хлестнуть словом. И хлестнул бы, если б не полковник. Поэтому постарался отделаться помягче.
— То, на чем мы стоим, закладывали до Леонида Ильича другие. Может, он и хотел сделать как лучше, но получилось наоборот.
Борис весело присвистнул.
— Удивительно, Мари Дмитривна, чай пила, а пузо холодное.
Хохот Дозморова был долгим.
— Ну-у, Борис, тебе только комментатором у политиков служить… Да-а, друзья мои, — посерьезнел он. — Крыша нашего дома прохудилась, но фундамент и стены крепкие… И во многом благодаря Иосифу Виссарионовичу.
Неловкая пауза возникла в разговоре… А Дозморов задумался, закрыв рукой рот и крохотный подбородок. Лицо его будто заканчивалось носом-пуговкой с пупырчатой родинкой.
«Ловко ты повернул», — отдал ему должное Илья Савельевич.
Вожжов, наоборот, нахмурился и, воспользовавшись тем, что Дозморова отвлек Борис, шепнул:
— Я согласен. Но заслуги Брежнева… Никита дел наворочал, а исправлял, пятое-десятое, он.
— Уж он наисправлял! — громко вырвалось у Ильи Савельевича.
Дозморов, оголившись по пояс, бодряще предложил:
— Бог, как говорится, и троицу любит… Наливай, Борис. А там и окупнуться можно.
Валентин Михайлович нерешительно взглянул на Илью.
— Вопрос один есть… Борис, ты бы сходил зажигание или магнету какую проверил, — подморгнул он шоферу.
— Так бы и сказали, ступай поищи искру, — послушно поднялся шофер.
Илья Савельевич беспечно, как будто его ничего не касалось, следил за редкими облаками… Потом (это ему не показалось) вначале почувствовал пристальный взгляд, а уже затем услышал Дозморова:
— Теперь часто будем встречаться, Илья Савельевич.
— На перекрестных допросах?
Дозморов искренне расхохотался, а вслед за ним кисло улыбнулся и Вожжов.
— Ты выслушай сначала.
Дозморов, усевшись удобнее, весь лучился от необъяснимой
