симпатичной девушкой. Пивные пары дорогого английского, ирландского эля не располагали к романтике. Вот только наша встреча не была свиданием, а я уж точно не считалась симпатичной девушкой. В отношении меня скорее уместно слово «необычная», чем симпатичная, милая, красивая.
Внешность мне досталась от отца, уроженца Латвии. Он гордился тем, что являлся латышом, коренным жителем, носителем культурного кода и генов, которым не годились в подмётки гены моей матери. Может, так оно и было. Иначе, чем объяснить, что у чернобровой брюнетки, синеглазой, статной, высокой, словно покрытой лёгким загаром красавицы, уроженки солнечного юга, появилась на свет бледная, как моль, дочь.
Бледная во всех смыслах. У меня было белая, совершенно не поддающаяся загару кожа, светлые, почти белые волосы, полупрозрачные, светло-голубые глаза, тонкая кость, невысокий рост, что вкупе создавало удручающее впечатление.
Всё детство моя бабушка — мама мамы, — иначе, как «культурист из Бухенвальда» меня не называла. Соседки, мамы одноклассниц, особенно бабушки, пытались меня накормить, сунуть пирожок, пирожное, подкладывали лишний лакомый кусочек, если я случайно оказывалась у них в гостях. Каждый новый педиатр на участке участливо осматривал моё тщедушное тельце, выписывал кучу анализов, пытаясь найти причину хронической нехватки веса.
Мама же и вовсе украдкой, но так, чтобы я обязательно заметила, вздыхала, глядя на меня с грустью и недоумением: как у такой красавицы могло родиться эдакое… недоразумение.
Словно этого было мало, меня звали, не как всех нормальных девочек, с которыми я росла, ходила в садик, школу, академию. Вокруг меня были Насти, Ксюши, Маши, мелькали две Николь, одна Жасмин, встречались банальные Ани, я же была Илва Янисовна Грищенко.
Имя и отчество мне досталось от отца, а фамилия от матери. Родители так и не оформили отношения, фамилия же отца — Берзиньш, жутко не нравилась бабушке.
Вот с таким багажом я подошла к своему двадцатишестилетию и намеревалась жить дальше. В конце концов, статной брюнеткой я не стану никогда в жизни. Из родительского разочарования в очарование превращаться было поздно. Оставалось только жить и радоваться тому малому, чем наградила меня природа и жизнь.
Федос встретил меня на открытой веранде паба, расположенного на набережной Фонтанки.
— Илва! — заголосил он, увидев меня издали. — Красотуля! — выдал он в своей манере. — Похорошела, помолодела, десяток лет скинула!
Учитывая, что последний раз мы встречались в год, когда я получила диплом о высшем образовании, а выглядела же и сейчас не старше второкурсницы, комплимент «помолодела, десяток лет скинула» был странным, но я приняла его коротким, соглашающимся кивком. Десяток лет — это, выходит, выгляжу я на шестнадцать. Хороший комплимент, в духе Федоса.
— Привет! — ответила я в тон. — Похорошел, помо… Вырос! — я похлопала по твёрдым мышцам рук, выражая восхищением тем, что вижу.
Откровенно говоря, восхититься было чем. Рост, фактура, улыбка, даже пресловутые морщинки в уголках глаз. Не будь Федос Федосом, я бы влюбилась, не сходя с места. Втрескалась по самые уши! Страдала бы от неразделённой любви несколько дней. Может быть даже неделю! Больше вряд ли. Мысль, что любовь с таким образцом мужественности может быть взаимной, меня не посещала никогда в жизни..
Никто в своём уме не станет сохнуть по почти виртуальному Крису Хемсворту, Бредли Купперу и даже Джорджу Клуни. И я бы не стала. Но влюбилась бы точно. На неделю, да.
Потом мы сидели на длинных, деревянных, стилизованных лавках, за столиком в тени раскидистого дерева. Поглощали куриные крылышки барбекю, луковые кольца, кальмаров в кляре, гренки, щедро усыпанные чесноком и сыром, пили красный эль. Одним словом, меньше всего на свете наше времяпровождение походило на свидание.
Одни Федосовы шуточки, про коня, которого он то привязывал, то отвязывал, то громогласно заявлял, что сходит «отольёт», чего стоили. Впрочем, я не отставала. С аппетитом поглощала гренки, крылья с острым соусом, объявляла, что эль «пипец какой мочегонный».
Не то, чтобы я часто ходила на свидания, и все они проходили в изысканных интерьерах, исключительно с мужчинами с безупречными манерами, но на свиданиях я не лопала остатки раздавленного чеснока с сыром, собирая его со дна тарелки откусанной гренкой.
— А ты прикольная, — вдруг заявил Федос, стирая пальцем с уголка моих губ остатки соуса.
Видимо, чтобы ввести меня в окончательный ступор, он спокойно этот палец лизнул и сказал:
— Илва, давай поженимся, а?
— Как это? — опешила я.
Нет, значения слов я отлично знала, отчётливо понимала, что они значат, но ко мне, Федосу и всей ситуации в целом это никакого отношения иметь не могло.
— Во дворце бракосочетания, конечно, — кивнул Федос.
— Зачем? — спросила я.
Тем временем протянула руку в бокалу Федоса. Взяла, с подозрением понюхала, отхлебнула, расплямкала по небу — обычный эль, более горький, чем у меня, но точно не крепкий алкоголь.
— Ты прикольная, вон какая! — доходчиво объяснили мне. — Давай. Мы хорошо жить будем! Весело! — заржал, как лихой будённовский конь Федос.
— Слушай, — я уставилась на Федоса. — Ты же женат! Точно-точно, я помню — ты женат!
Женился Федос года в двадцать два, я даже смутно помнила его жену — высокую, худую, рыжую. Говорили, она подиумная модель, но толком я вспомнить не могла. Может, и не модель, а может, и не высокая и худая. Какая-то жена была точно.
— То не считается, — безапелляционно заявил он. — Мы не расписывались с Нелькой и давно разбежались. Или ты не про неё?
— Про неё, наверное, — пожала я плечами, храбро отпив из бокала Федоса.
— Ты мне, между прочим, обещала выйти за меня! Вспомни! — завопил Федос, заставив остальных посетителей летней веранды обернуться на нас. — Сказала, что если я не женюсь к тридцати годам, ты выйдешь за меня. Обещала ухаживать за мной, кашу по утрам варить, потому что у стареньких зубов нет. Вот! Поехали подавать заявление. Исполняй, давай!
— У тебя все зубы целые, — огрызнулась я.
— Я вырвать могу. Хочешь, прямо сейчас! — и совершенно беспардонно полез пальцем в рот, начав раскачивать здоровый на вид зуб.
В это жесте был весь Федос. Если он считал, что должен вырвать зуб, он его вырывал. Неважно, в публичном месте или наедине, свой или чужой. В случае, если Федос что-то решал — он двигался до победного конца. Не получалось выиграть — вставал и шёл снова. С упорством быка преодолевал преграды на своём пути.
— Оставь
