они находились в экстазе и были счастливы. Она — от уверенности в победе, а он — от близости цели всей своей жизни — врага.
Удар пером был нанесён в спину, ближе к хвосту. Раздался хруст. Скорпион, насажeнный на перо, извивался, как кусок дьявольской мышцы, пытаясь продолжить бой.
Чернильная ручка с наколотым на неё маленьким чудовищем была до прихода заведующей установлена на высоком глиняном заборе: так, чтобы дети не могли достать его. Им было строго запрещено подходить к забору, дабы не испортить великолепное зрелище для «глубокоуважаемой и ожидаемой заведующей».
Да, зрелище было действительно великолепное! Распятый на фоне чернеющего неба, скорпион, следуя традициям своего древнего и страшного племени, пытался ударом хвоста убить себя в голову, тем самым сократив время мучительного умирания. Но воткнутое в спину перо мешало ему совершить этот красивый древний обряд. И это, видимо, мучило его больше всего.
Маленький Евстигнейка собрал всех детей и предложил побить камнями распятого на заборе иноплеменника. Дети послушно стали собирать камни, Марк присоединился к подавляющему большинству, но взял только один камень. Он молча стоял и смотрел на своего врага, в то время как тот судорожными движениями пытался покончить с собой.
«Чувство ненависти, которое я тогда испытывал, — вспомнил Марк, — было, по-моему, не совсем искренним. Оно, скорее, было вызвано инерцией общественного сознания, которое уже тогда владело и моим. — Но каков! Как он был красив! — продолжал восхищаться Марк, вспоминая распятого скорпиона. — Вот она, воля к власти, о которой говорит Ницше. И это маленькое чудовище, безусловно, проявило ее. Даже при том, что его власть теперь заключалась лишь в одном — распорядиться собственной жизнью или смертью.
Будучи рожденным под созвездием Стрельца, Марк обладал редкой меткостью. И первый же его бросок достиг головы этого дьявола, облегчив тому страдания. Как бритва, срезал его с забора, будто там никогда ничего и не было, кроме гуляющего ветерка и надвигающихся осенних туч.
Тихо, не угрожающе, совсем далеко прокатился гул грома. Впервые Марк был очарован чудесным осенним запахом с примесью пыли от накрапывающего дождика.
Из-за слишком быстро наступившей развязки дети разошлись, понурив головы, так и не насладившись вдоволь зрелищем расправы. Вскоре появилась воспитательница с группой педагогов, а с ними «глубокоожидаемая» заведующая. Вдохновенно размахивая руками, счастливая воспитательница рассказывала о сюрпризе, которым хотела прямо сейчас поразить её воображение.
Какие-то способности образно мыслить, вероятно, скрывались за узким лбом заведующей, поскольку её чёрные, глупые глаза горели, как угли в шашлычнице. Передвигалась она медленно — как положено руководителю, с достоинством воспринимая положенный на востоке подхалимаж.
Она занимала руководящий пост по направлению горкома партии, так как была узбечка, то есть лицо коренной национальности.
Политика партии Узбекистана поощряла продвижение на руководящие должности национальных кадров. И на этот счёт была весьма разумна. Иначе вполне вероятно, что такие умные евреи, как Семен Розенберг, например, со временем вытеснили бы всех руководителей местной национальности.
Итак, длинная процессия педагогического состава приближалась к мокрому от дождя глиняному забору. Но там, наверху, сидели только два диких голубка и о чём-то ворковали, может быть, и о любви. Тот, кого они ожидали увидеть, таинственно исчез.
Педагоги, воспитанные в духе марксистского материализма, в таинства не верили и сразу поняли, чьих рук это дело.
Их возмущению не было предела. Беременная бухгалтерша брызгала слюной, а молодая воспитательница, организовавшая шоу, онемела от нервного расстройства.
Роковое слово «наказать», произнесенное заведующей, означало найти виновного и раздеть догола перед всеми детьми.
Очень быстро установили, кто метким ударом сбил злодея, и Марка, вероятно, ожидала расправа пострашнее, чем только что произошедшая с его злейшим врагом. Во всяком случае, ему именно так всё это представлялось. Дело в том, что Марку нравилась одна светловолосая девочка с голубыми глазами и стройными ножками.
Марк давно с ней дружил, сейчас он даже вспомнил ее имя — Ирочка. Предстать перед ней в голом виде было для него пострашнее участи, только что постигшей его злейшего врага.
Итак, его взяли за руки, отвели в актовый зал. Особо бережное и нежное обращение с ним воспитателей вызвало у него тревогу, защемило сердце. Это обращение никак не сочеталось с общей атмосферой готовящейся расправы. Но надежда всё-таки ещё слабо дышала в его маленьком сердечке, казалось, что всё это происходит не с ним.
Молодая воспитательница была в шоке и вообще не подходила к Марку. А вот беременная бухгалтерша была страшно раздражена и всё время грозила ему пальцем. «Мы ещё не наказали тебя за вчерашний твой поступок, — большим слюнявым ртом брызгала она, — когда ты повел детей кушать арбузные корки из мусорного ящика».
У забора, где дети играли все утро, было грязно, и вся глина с обуви Марка осталась на чистом полу в актовом зале — в том месте, где его поставили в угол. Увидев и это, бухгалтерша ничего уже не говорила, только белые токсикозные пятна на её лице стали красными, и она быстро исчезла. Роковое слово «конец!» тяжёлым свинцом повисло на его маленьком сердечке.
Через несколько минут люди в белых халатах легко, как ангелы, подхватили его и понесли в комнату заведующей, где и началось раздевание. При этом одна воспитательница всё время ласково приговаривала: «Марочка не бойся, это так надо». Находясь в горизонтальном положении, он смотрел вверх и вместо неба видел сладострастное, но уже почему-то зелёное лицо бухгалтерши, которая держала его за ноги. Пятками он чувствовал её упругий, беременный живот. Слабый ветерок от белых халатов суетящихся ангелов щекотал его уже полуобнажённое тело.
Для приличия Марк стал демонстративно брыкаться и впал в положенную для такого мероприятия истерику, но силы были неравны, и он это делал, скорее, формально.
Однако вскоре выход был найден. И не где-нибудь, а в его сознании, точнее, в осознании того, что девочка, в которую он влюблён, увидит его без штанов, совершенно голым, униженным и опозоренным. Только представив себе это ещё раз, он стал действовать хладнокровно.
Вначале он прекратил истерику и расслабил тело, тем самым упокоив бдительность экзекуторов. Вся душевная боль и обида скрутились в клубок, который медленно перекатился в область правой ноги. Он нежно высвободил эту ногу из рук уже доверчивой бухгалтерши, согнул её в смертельную
