Тогда мы с Людкой в другой раз, чтобы вам не мешать.
— С ума сошла! Он на минуту заскочит, портмоне заберет. Так что давайте, подъезжайте. Я дома с семи.
Подъезжать Таньке одну остановку, Людочке пешком пять минут. Но видимся мы нечасто. Всё время у них какие-то дела, у меня — случаи.
Татьяна Чумакова и Людмила Калужина мои школьные подруги, и послешкольные, и вообще — подруги на все времена. Нашей дружбе удивлялись все. Чума и Людочка — это два полюса, а я где-то посередине. Меня в классе называли воробьем, потому что фамилия моя была Воробьева, но мне сейчас думается, что называли так и потому, что я серая и неприметная, как эта птичка, не гадкий утёнок, конечно, но и не прекрасный лебедь. Вот Калужину все, кроме Чумы, называли исключительно Людочкой, про неё ещё в начальной школе наша Галина Васильевна говорила: «Людочка — девочка с исключительно правильным отношением к учебе». У Людочки и черты лица правильные, и слова правильные, и дела — словом, исключительно правильная девочка. А Танька Чума с её отвязанностью, полным равнодушием к оценкам и умением знакомиться с мальчиками из старших классов почему-то сдружилась именно с нами.
И вот в четверг мы сидели за моим кухонным столом, уставленным низкокалорийными салатиками, и обсуждали нашу любимую женскую тему: «Ну почему они все козлы?!».
— А я считаю, что пора заканчивать людей смешить, — назидательно говорила Людочка, — надо не о мужиках думать, а детей на ноги ставить.
— Ты на всех свои комплексы не распространяй, — буркнула Чума.
— Это, девочки, не комплексы, а реальный взгляд на жизнь. Надо прекращать иллюзиями жить. Сходили замуж, и хватит.
Людочка была умнее многих, знала это и постоянно напоминала, чтобы не забывали.
— Люд, я тебе своих мужиков не навязываю, но и ты мне не указывай, что хорошо, что плохо. Мне сорок скоро, я как-нибудь сама разберусь, — усмехнулась Чума.
— Я не указываю, просто надоело смотреть, как ты на одни и те же грабли с маниакальным упорством наступаешь.
— А ты не смотри, раз противно. Или самой хочется, да страшно. Один послал, вдруг и остальные не заценят.
— Девчат, прекращайте, а то черт знает до чего договоримся, — не выдержала я, — давайте лучше за детей выпьем.
От Людочки три года назад ушел муж Игорь. Игорь был никудышным зятем, а следовательно, мужем и отцом он был тоже никудышным. Так решила тётя Нина, Людочкина мать, а она являлась главным авторитетом для нашей подруги. Прожив десять бесполезных для семьи лет, Игорь, вместо того, чтобы уважать семейные ценности, боготворить тёщу и радоваться её советам, ушел к потаскухе. У его новой избранницы, вероятно, было и другое имя, но оно не упоминалось. Людочка долго не понимала, что произошло: уйти от мужа-недоумка могла лишь она, умница-красавица, в течение десяти лет терпевшая его ограниченность и бестолковость. Он права на уход не имел. Мы с Чумой успокаивали Людочку как умели. Я убеждала в том, что куда он на фиг денется — прибежит как миленький; Чума утешала тем, что мало ли Педров в Бразилии, оглянись вокруг — всех не перетрахаешь. Надо сказать, Людочка достаточно быстро пришла в себя, перестала страдать, твердо объявив, что впредь ни с кем нигде и никогда, любви нет, а задача женщины — воспитание детей. Так живет её мама, тётя Нина, так следует жить всем достойным женщинам. Ну, это Людочкины тараканы, меня они не угнетали, а вот Чума, когда Людочка принималась морализировать, аж подпрыгивала от возмущения: «Девки у неё проститутками-двоечницами растут, у самой на плечах не голова а жопа тёти Нины, но всё туда же — все в говне, она во фраке!».
Только были подняты бокалы за детей, как раздался уверенный звонок.
— А вот и Князев, — я поднялась открывать дверь.
Князев (ох, и красивый же мужик) был с пакетами и цветами, как знал (а, может, и знал), что пришел к новорождённой.
— Михаил, дай полюбоваться на тебя, — не шла, плыла по узкому коридорчику Танька. Бедра в тугих джинсах плавно покачиваются, грудь отдельный танец исполняет, рот полуоткрыт в улыбке. — Ну, целуй красивую женщину в красивую щёку.
Следом в прихожей Людочка появилась. Личико нежное, взгляд приветливый, словно и не поджимала губы минуту назад:
— Миша, тебя сразу и не узнаешь.
Почему не узнаешь? Очень даже узнаешь. Или это Людочка так интересничает?
— Ой, девочки мои хорошие! — Князев просиял так, будто всю жизнь стремился к нашей встрече.
Сидели мы в тот вечер долго, смеялись, вспоминая, как легко и просто жили: и жизнь казалась понятной, и мечты легко исполнимыми… Пили за меня, новорождённую, за всех нас, за наших учителей. Пришла улицы Дашка, обрадовалась Князеву как родному (Чума изумленно вскинула брови), но быстро ушла за компьютер, у неё в Интернете шла своя напряженная личная жизнь.
Расстались около полуночи, сожалея о том, что завтра рабочий день, а то можно было и не уходить вовсе. Князев, впрочем, остался, не интересуясь моим мнением, как имеющий своё постоянное спальное место на моей кухне.
— Миша, у меня не ночлежка, — попыталась я отстоять своё право на частное пространство.
— И это правильно, а то повадятся к одинокой женщине мужчины ходить ночевать, — похвалил Князев. — А нравственное падение страшнее физического!
На этот раз я молниеносно уснула, даже про так упорно не звонившего Анатолия почти не думала. Вспомнила Людочкино «надо не о мужиках думать, а детей на ноги ставить» и на том успокоилась. Калужина — золотая медалистка, значит, понимает о чём говорит.
ГЛАВА 3
Утром поднялась с трудом, ругая все будильники, мобильники и восьмичасовой рабочий день. Князева уже не было, и бумажники на этот раз тоже не валялись. Аккуратность и собранность растут на глазах. Мне бы так собираться! Это я думала, глотая горячий кофе и одновременно пытаясь накрасить ноготь. На одном ногте почему-то облупился шеллак, но я нашла почти в тон обыкновенный лак. Если не приглядываться, то и незаметно, что один ноготь бледнее других. Лак ровно не ложился, кофе жегся, а стрелки часов бежали как сумасшедшие. Куда торопятся? Мне вот на работу, а им-то куда! Спали бы себе.
— Даша, вставай, — это я уже перед самым выходом, — вставай, заяц, пора!
Дашка сонно улыбается, видимо, снилось что-то хорошее. Маленькая, когда не хотела вставать в детский сад, она пряталась под одеяло и оттуда объявляла, что ещё ночь.
— Даша, опоздаешь в школу. Кому говорят: вставай!
— Да встаю, встаю, — тоненькие ручонки потянулись
