в темноту, взял очередной мешок с землёй и начал тащить его, когда услышал до ужаса знакомый грохот, похожий на раскат грома. А затем что-то крупное гулко ударило в Большую стену. Тодорис, тащивший мешок, не успел распрямиться и обернуться. И хорошо, что не успел: дождь мелких острых камней забарабанил по спине. Один камень больно ударил в голову, заставив упасть, но шлем и чешуйчатый панцирь, кажется, выдержали.
Несколько мгновений Тодорис лежал, уткнувшись лицом в мешок, пока не уверился, что каменный дождь прекратился.
Вокруг опять клубилась пыль. Было слышно, как генуэзцы поминают дьявола и шлют проклятия туркам. Большинство факелов потухли, поэтому, когда Тодорис встал и попытался оглядеться, то почти ничего не увидел. В свете факела, который не потух и оставался воткнутым в землю, было видно, что недостроенную преграду из мешков, сложенных возле бреши, разметало. Люди, тоже сваленные с ног, кое-как подымались и отряхивались.
- Все целы? - спросил кто-то из генуэзцев, на что с разных сторон послышалось:
- Да. Да. Вроде бы все.
Вновь зажглись факелы, оказавшись в руках у тех, кто быстрее опомнился после случившегося. В темноте это выглядело так, будто в воздухе летают огненные шары. Летающие шары освещали то кусок кладки, то разбросанные повсюду камни, то порванный мешок, из которого наполовину высыпалась земля, то чью-то фигуру в латах, тяжело поднимающуюся с колен, то чьё-то перепачканное лицо.
Наконец, несколько факелов разом осветили Большую оборонительную стену, в которую - теперь это было совершенно ясно - ударило ядро, выпущенное из турецкой пушки. Поскольку значительный участок Малой стены был разрушен до основания, ядро, не встретив преграды, пролетело дальше, но Большую стену пробить не смогло - лишь оставило на ней вмятину, а само разлетелось на куски.
- Чёрт побери всех турок! - воскликнул один из воинов-генуэзцев. - Эти подлецы даже ночью по нам палят! Целятся на свет!
- Да зачем им целиться? - возразил второй. - Они нацелились один раз ещё с утра и раз за разом били в одно и то же место.
- Ничего подобного! - воскликнул третий. - Пушечные опоры стоят на мягкой земле, а не закреплены на стене, поэтому, когда пушка стреляет, опору заносит то в одну сторону, то в другую, сколько ни подкладывай камней. Ядра летят, куда Бог пошлёт.
- А я тебе говорю, что они стреляют кучно! - настаивал второй. - Поэтому и брешь в Малой стене такая большая. А теперь хотят пробить ещё и Большую стену.
- Я уже объяснял вам: не смогут, - послышался четвёртый голос, но в отличие от первых трёх этот человек говорил как будто с усилием. - Большая стена прочнее и расположена дальше. Ядро достигает её уже на излёте. Силы удара не хватает.
Голос звучал немного странно, поэтому факелы двинулись в сторону говорившего. Это оказался Джустиниани.
- Командир, ты же ранен! - воскликнул кто-то.
Начальник генуэзцев не стоял, а сидел или даже полулежал на земле среди камней и опирался на одну руку, правую. На левую он опираться не мог, ведь она ему не подчинялась, висела плетью: у края кирасы, там, где эта часть доспехов соприкасалась с наплечником, виднелась вмятина, а на пыльные камни медленно капала тёмная густая жидкость. Кровь.
Позднее выяснилось, что один из осколков каменного ядра угодил как раз в щель между латами, пропорол одежду и застрял в теле, но не слишком глубоко.
- Чтобы пробить Большую стену, туркам придётся перетащить пушку поближе, - продолжал Джустиниани. - Поэтому нам надо быстрее заделать брешь в Малой стене. Чтобы турецким пушкарям пришлось начинать всё сначала.
Никто уже не слушал. Все, стоявшие рядом, кинулись подымать раненого, а ещё несколько воинов поспешили к ближайшим запертым воротам Большой стены и принялись стучать, чтобы стражи, стоявшие с той стороны, отпирали:
- Открывайте, бездельники! - громко кричали генуэзцы, а Тодорис думал: "Что же будет, если рана окажется серьёзной? Надо немедленно сообщить отцу. О случившемся обязательно должен узнать василевс, но ведь я не могу сам идти к василевсу с докладом. Надо, чтобы кто-то другой пошёл".
- Слышите, что я сказал? Продолжайте починку стены, - меж тем твердил Джустиниани, но его голос становился всё тише, слабел, а сам генуэзец, опираясь на двух своих подчинённых, еле передвигал ноги.
Тодорис, тоже пробираясь к воротам, слышал, как воины, оставшиеся возле бреши, переговаривались меж собой:
- Что если турки продолжат стрелять всю ночь? Как нам быть?
Очевидно, без Джустиниани здесь ничего не могло делаться, но связному следовало думать не об этом, а о своих прямых обязанностях - доставлять новости, куда надо и кому надо.
Часть I
Ангел на страже
Утро 28 мая 1453 года
Над Городом взошло солнце. Лазурное небо над синей лентой гор, видневшихся на дальнем берегу Босфора*, было ослепительно ярким. Но ещё ярче сиял белый солнечный диск, медленно поднимаясь выше и выше.
Время от времени на этот диск оглядывались те, кто явился в здание Большого ипподрома, взобрался по каменным лестницам до уровня самых верхних скамей и теперь стоял под сенью галереи, тянувшейся по краю этого огромного сооружения.
_____________
* Босфор - пролив между Чёрным и Мраморным морем. Средневековый Константинополь был ограничен водой с трёх сторон. Заливом Золотой Рог - на севере, проливом Босфор - на востоке и Мраморным морем - на юге. Только с запада была суша.
_____________
Галерея совсем не имела стен. Её кровлю поддерживали два ряда колонн из белого мрамора, и в широких просветах между мраморными столбами можно было обозревать весь Город: черепичные скаты крыш, широкие улицы, тускло блестящие купола церквей, останки акведука, а также пустыри, огороды и пастбища. Лучший обзор могли получить разве что чайки, садившиеся на крышу собора Святой Софии, который величественно возвышался к северу от ипподрома, но на крышу нельзя было так свободно подняться, как на эту галерею. Отсюда чётко виднелись даже оборонительные укрепления, и именно они занимали внимание тех, кто пришёл на ипподром.
Межу колонн толпились почти одни только женщины: молодые и старые, с детьми или без них - все стояли и смотрели кто на запад, кто на юг, кто на восток... То есть на тот участок стен, где сейчас находились их мужья, братья, сыновья, отцы.
Вот уже два