— Ты говорила, что до меня так лучше дойдет.
И вот тут она меня прижала к себе, заставив повернуться. Мама меня гладила и обещала, что больше никогда-никогда. Кажется, мы плакали вместе. Наверное, мама что-то поняла, ну, когда я повернулась, потому что она начала расспрашивать о том, почему я зову рыжего предателя предателем. Я рассказывала все-все, что знала и что только слышала и еще про записи, и про то, что сама его убила. Мне было очень страшно это рассказывать, но я не могла ничего скрыть, это же мама!
Гермионе было просто страшно. Мало того, что, оказывается, она совершенно озверела, так еще и эти подробности. Малышка, совсем ребенок, убила Рона, желая отомстить за… нее, за Гермиону. Могла ли мисс Грейнджер ее осуждать? Абсолютно доверившийся ребенок, а Луна сейчас выглядела именно ребенком, готовая принять от нее и боль, и… все. Девочка рассказала ей все, что знала, Гермиона видела это, к тому же всего рассказанного еще не случилось, значит… Все можно изменить?— А потом я пошла умирать… — тихо произнесла Луна… или, все-таки, Роза? — К твоим родителям. Я знала, что так будет, потому что не могла уже жить…Гермиона пыталась представить себя на месте этой малышки и плакала. Поезд шел к Хогсмиду, а в запертом купе плакали две девочки, мир которых уже никогда не станет прежним.
— Давай договоримся, — сказала мне мамочка. — Ты меня будешь звать по имени — Гермиона. То, что я твоя мама — это секрет.
— И от дяди Гарри? — спросила я. Дядя Гарри всегда играл с нами, смотря очень грустно. Я знаю почему… теперь знаю.
— От Гарри, наверное, нет… — вздохнула мамочка. — Значит, говоришь, василиск… И никто не почешется?
— Дядю Гарри будут бояться, потому что он шипеть умеет, — припомнила я рассказы. — И дядя Невилл поначалу тоже испугается. Мамочка…
— Все будет хорошо, все будет хорошо… — погладила меня мамочка… ну, то есть Гермиона. — Отдохни…
Она меня гладила, а я просто вся тянулась за ее рукой, к ней самой, стараясь вобрать в себя такую родную магию и тепло ее рук. Кажется, я даже уснула, потому что проснулась оттого, что мамочка меня осторожно будила. Я знала, что сейчас придется расстаться, и не находила в себе сил для этого. Чувствуя подступающие слезы, я твердила себе, что должна быть сильной, но это же мама! Это мамочка! И, кажется, она поняла….
Когда Гермиона хотела дать последние указания Луне, в которой жила ее дочь, то просто не смогла. Девочка смотрела на мисс Грейнджер так, что сердце обливалось кровью. В этом взгляде было и прощание, и огромная боль, и даже какая-то затаенная надежда. Гермиона просто не смогла оставить малышку одну. Поэтому, вздохнув, она посадила Луну в карету рядом с собой, думая о том, что недовольство профессора МакГонагалл как-нибудь переживет. Несмотря на то, что беловолосая девочка была всего на год ее младше, она казалась совершенной малышкой, обнимавшей сейчас мамину руку будто бы всем телом. И в этом движении, в этой позе, в этой надежде мисс Грейнджер узнавала себя.Где-то в Лондоне Гиппократ Сметвик разговаривал с начальником Отдела Тайн, рассказывая ему о том, что поведала новая Видящая.
Часть 3
Минерва МакГонагалл человеком была сухим, считая детей взрослыми людьми, однако в этот раз она почему-то не смогла сделать замечание мисс Грейнджер, что приволокла за собой первокурсницу. Мама этой девочки трагически погибла года два назад, что малышку почти свело с ума. Но глядя сейчас в залитые слезами глаза мисс Лавгуд, Минерва не смогла ничего сказать, девочка цеплялась за мисс Грейнджер так, как будто здесь и сейчас не было ближе для нее никого, чем эта кудрявая непричесанность. Именно поэтому профессор МакГонагалл кивком позволила…
Когда мы вошли в зал, я немного испугалась. Сейчас мамочка уйдет за свой стол, а я буду стоять совсем одна. Не хочу, чтобы мамочку забирали! Только не опять! Ну, пожалуйста! Наверное, я была почти в истерике, посмотрев на директора МакГонагалл как могла жалобно, и она… Она кивнула мамочке, разрешая остаться со мной. Мама уже очень за меня волновалась, я видела.
— Не волнуйся, — прошептала я, только разок заикнувшись, когда увидела рыжих.
— Ох, малышка, — почему-то вздохнула мамочка, прижимая меня к себе. — Стой спокойно, я никуда не денусь. Помни, что Шляпу можно уговорить.
— Я помню, мамочка, — кивнула ей я, произнеся это как могла тихо. — Я буду послушной, — на всякий случай сказала, вот.
А она прижала меня так, что стало тепло. Почему мама позволяла подливать ей зелья, от которых она стала такой строгой и жесткой? Ведь это же моя мама! Пусть лучше мне подливают, я даже сопротивляться не буду, лишь бы она была счастлива. За столом появился дядя Гарри и… рыжий предатель. Мои кулаки сжались. Эта мерзкая тварь жива, я хочу уничтожить, убить его, ведь это он, из-за него же! Но мамочка снова погладила меня и попросила быть хорошей девочкой.
Потом вынесли Шляпу, и вызвали меня, а я не могла отпустить мамочку. И тогда она отвела меня к табурету. Все так глазели, а мне было все равно. Я не хочу отпускать руку мамы, ни за что на свете! Мне даже кажется, что я снова маленькая-маленькая, а вокруг все они — живые, улыбающиеся, как до… до того дня. И шляпа опустилась на глаза.
— Дралась и побеждала… — задумчиво проговорил голос у меня в голове, а я хотела только к маме.
— Отпустите меня к мамочке! Ну пожалуйста! Ну что вам стоит! — я чувствовала, что еще немного и просто заплачу.
— Ох ты ж, малышка, что тебе испытать пришлось… — все тот же голос будто сочувствовал мне. — Я отпущу тебя к маме, не надо плакать, — и она громко выкрикнула факультет. А я сняла шляпу и посмотрела на мамочку. Потому что я послушная. И мамочка отвела меня к столу, посадив рядом с собой.
— Чего ты это полоумную привела? — громко заявил рыжий предатель.
— Минус пятьдесят баллов, мистер Уизли, — почему-то сразу же
