год неизвестные изнасиловали девицу легкого поведения. Да на ней клейма ставить негде, а изнасиловали ее собственные дружки», — мысленно возмутилась Гюзель Аркадьевна. Она тут же одернула себя: «Уголовное дело возбудили, девице легкого поведения всего пятнадцать лет, и дело зависло вечным глухарем, так что, воспринимай критику спокойно. А почему, кстати, оно зависло? Там ведь все фигуранты известны, они в одной школе учились… Недосмотрела, недоглядела, теперь вот слушай. — Юмашева пригорюнилась. — Вернусь с совещания, всех оперов по углам размету, чтобы им служба медом не казалась. Все глухари возьму на контроль, сама буду раскрывать. Выслушиваю авангардную музыку в первый и последний раз. Больше я не допущу такого позора!»
«Мы не допустим такого безобразного и безответственного отношения со стороны начальника отдела…» — вслушалась она в очередную ноту мистического рока и внутренне согласилась: «Правильно, такое безобразие допускать категорически нельзя, это запрещено действующим законодательством».
— Юмашева, вы слышите? — ровно восемьсот глаз в общем количестве недоуменно уставились на Гюзель Аркадьевну.
— А? Что? Слышу-слышу, — она утвердительно кивнула высокопоставленной трибуне и любопытному залу, подтверждая свою верность присяге, принесенной ею почти двадцать лет назад.
— Ничего вы не слышите! — грубо рявкнул грузный мужчина в микрофон. Вдруг раздался скрежет, так скрежещет железо при перетаскивании его с места на место, и металлический рок прекратил свое звучание. В зале наступила тишина. Мужчина что-то гневно выговаривал, но его никто не слышал. Восемьсот глаз весело подмигивали Юмашевой, дескать, выговора не успели огласить, на твою удачу даже микрофон сломался. Возле трибуны засуетились штабисты, подтаскивая провода, какие-то ящички, чемоданчики, но грузный мужчина уже покинул пьедестал. Он вышел из зала, гневно шевеля густыми бровями и полными губами.
— В Москву поедешь, — выдохнул сосед. Он придвинулся и заговорщически приник к Юмашевскому уху.
— Зачем я туда поеду? — Гюзель с недовольным видом отодвинулась от соседа. «Вечно он со своими приколами».
— На переаттестацию, генерал сказал. Ты что, не слышала?
— Нет, не слышала, — беспечно отмахнулась от соседа Юмашева, — а когда ехать-то?
— Завтра, завтра и ехать. Поедешь? — в глазах доброхота зажглись странные огоньки. «Да он радуется, — подавила тяжелый вздох Гюзель Аркадьевна, — конечно, — сердито думала она, — переаттестация — дело поганое, но сегодня я, а завтра ты поедешь…»
— Поеду. Приказ есть приказ! — вслух сказала она и открыла блокнот. Больше не хотелось обсуждать поездку со словоохотливым соседом, слишком уж назойлив, слишком сердечен. А на поверку выяснится, что радуется ее неприятностям. Так устроен мир.
Она еще долго сидела в опустевшем зале с закрытыми глазами. Ей хотелось куда-нибудь исчезнуть, уменьшиться в размерах, дематериализоваться, в конце концов. Только бы не видеть сочувствие в глазах сотрудников, один за другим покидающих зал совещания. Кое-кто не скрывал, дескать, слава богу, сегодня размазали не меня, кто-то искренне сочувствовал. Большинство просто не обратило внимания на происходящее, а что, рабочий момент, поругают сотрудника, он затрепыхается и развернет бурную деятельность по раскрытию глухарей. Гюзель Аркадьевна не хотела выходить из зала, чтобы не попасться на глаза генералу. Если увидит ее в короткой юбке — следующий публичный разнос обеспечит на полную катушку. И еще она не любила оформлять командировочные предписания. Надо обойти массу кабинетов, чтобы подписать нужные документы, поставить печати, заштамповать, зарегистрировать, проштемпелевать. Самое приятное в этом деле — получение командировочных денег. Всегда приятно пошуршать тугими бумажками, вложить их в бумажник, сразу себя человеком чувствуешь. При мысли о шелестящих дензнаках Юмашева бодро встала и одернула юбку, стараясь удлинить ее до бесконечности.
Холодный воздух успокоил разбушевавшиеся нервы, остудил пылающее лицо. Гюзель Аркадьевна села за руль помолодевшей и посвежевшей. Все равно справлюсь, всегда справлялась с неприятностями, и сейчас не пропаду!
Уже поздно вечером она пришла на Московский вокзал и купила билет.
— Поезд идет ночью. В два часа, — предупредила кассирша, пряча утомленное лицо за окошечком.
— Поеду ночным, мне туда и обратно, в этот же день. — Гюзель Аркадьевна просунулась в окошечко, чтобы разглядеть кассиршу, но та спешно укрылась за перегородкой.
— Как на электричку, — глухо донеслось из-за перегородки. Юмашева отпрянула от окошечка. Неприятный голос. На «Сапсан» финансисты денег не дают, только на плацкарту.
— Мне в плацкартный вагон. Вот мое удостоверение. — Гюзель положила на вертящуюся тарелочку удостоверение.
— Места есть только в общем вагоне. Будете брать? — кассирша неожиданно вылезла наружу. Юмашева испуганно вздрогнула: «Все, как в фильме ужасов, кассирша какая-то страшная, косматая. Совсем, как привидение на болоте, привидится же такое», — подумала она, поправляя очки на переносице.
— Буду-буду. То поезд ночью идет, то места в общем вагоне, все у вас не слава богу, — проворчала она, забирая из тарелочки билеты и удостоверение.
Юмашева не слышала, что сказала ей вслед кассирша. Стремительными шагами она уходила, почти убегала от страшного привидения, так испугавшего ее на исходе неудачного дня.
* * *
Гюзель Аркадьевна Юмашева — полковник полиции, начальник отдела внутренних дел одного из центральных районов города Санкт-Петербурга проживала в однокомнатной квартире, увешанной с пола до потолка дипломами и наградами. В квартире было уютно и тихо, никто не тревожил покой Гюзели Аркадьевны. Она не имела права даже кошку завести, не то чтобы собаку или мужа. В прихожей стоял большой платяной шкаф с зеркалами, подставка для обуви, аккуратный коврик у двери сиял девственной белизной. «У тебя стерильно, как в больнице», — приговаривали друзья Гюзели и любыми путями избегали посещений. «Наверное, боятся наследить, — думала она, в очередной раз вычищая квартиру от несуществующей пыли. — Такая чистота бывает только у одиноких вдов, которым занять себя нечем…» В минуты разочарований и обид квартира встречала Юмашеву, как старый и добрый друг. Здесь можно было отдохнуть, прилечь, перекусить, то есть набраться сил перед предстоящим сражением.
Гюзель лежала на диване и смотрела на маятник, катастрофически отстукивающем секунды и минуты. «Еще пять минут полежу и встану, иначе на поезд опоздаю, — думала она, неотрывно глядя на часы. — Сейчас сяду в такси и сразу появится утраченная бодрость; впереди меня ждут новые приключения, свежие впечатления. Что это со мной? Я же всегда любила дорогу. Объездила много стран и городов, поселков и сел, даже в какой-то деревне побывала, где-то в Новгородской области, ездила в тьму-таракань за рецидивистом. Его заочно арестовали за тройное убийство, а он в это время отлеживался в глухой деревеньке. Вспомнить страшно, где он прозябал. А я его оттуда вытаскивала своими тоненькими ручками. Вдвоем с водителем-милиционером. Если посчитать километры дорог, можно сбиться со счета. Получается, что объехала весь земной шар вдоль и поперек, и не один раз, а несколько».
Неожиданно вскочила с дивана и быстро собралась. Побросала в сумку необходимые вещи,
