драгоценные камни, горками сальсы и гуакамоле:
— Вот.
Наклонившись, я делаю снимок сверху и отступаю назад, позволяя ей поставить поднос с текилой на стол.
— С каких это пор ты стала королевой «Инстаграм»? — Бекки заправляет за ухо выбившуюся прядь волос. Она подстригла их в гладкий градуированный боб, что делает ее похожей на настоящую взрослую, тем более что она все еще одета в свою рабочую одежду — серые облегающие брюки и светлую блузку из шелковистой ткани, на которую я бы точно пролила кофе в течение часа. Но она здесь в шесть тридцать вечера и выглядит так, словно только что вышла из душа, а не пробиралась домой сквозь лондонские пробки после долгого дня, посвященного корпоративному праву. Я сняла свое розовое пушистое пальто, потому что в нем я чувствовала себя свалившейся с елки безделушкой или помпоном по сравнению с минималистичным шиком Бекки.
— Вряд ли, — говорю я, возясь с фильтром и придавая фотографии красивый вид, прежде чем добавить к ней хэштег и нажать «поделиться». — Я просто подумала, что было бы неплохо показать всем дома, каково это — жить в Лондоне.
— И подчеркнуть, как прекрасно ты проводишь время, хотя все они думают, что ты сумасшедшая, раз отказалась от повышения в Борнмуте ради сокращения зарплаты здесь? — говорит она.
Я киваю и беру кусочек тортильи, разламывая его пополам.
— И это тоже, — признаюсь я, скорчив гримасу. — И бабушка Бет тоже в «Инсте» — она установила его на айфон. Пока я ее единственный подписчик в «Инстаграм».
— Она собирается делиться селфи со всеми горячими врачами в доме престарелых, не так ли? — Бекки фыркает от смеха.
Я поворачиваю телефон так, чтобы она могла его видеть. @nanna_beth1939 опубликовала серию фотографий своей новой квартиры на первом этаже в закрытом жилом комплексе, в который она переехала.
— О, боже, — говорит Бекки, забирая у меня телефон, чтобы рассмотреть поближе. — Смотри, у нее на каминной полке стоит та деревянная резьба, которую ты купила ей на Кипре.
Я заглядываю ей через плечо:
— Ах, это мило, — на меня накатывает волна вины из-за того, что я здесь, а она осталась там. Я провела последний год, живя в ее доме, с тех пор как умер дедушка, и будет странно, если она не будет рядом каждый вечер, когда я вернусь домой с работы.
— С ней все будет в порядке, — говорит Бекки, словно читая мои мысли. Она блокирует телефон и кладет его на стол. — И ты ведь не за много миль оттуда. Это всего лишь поездка на поезде, вот и все.
— Знаю. Просто как-то странно оставлять ее на милость мамы.
Бекки корчит гримасу:
— Да, ну, она не совсем… Ну, ее не было в начале очереди, когда они раздавали квоту на материнский инстинкт, нет ведь?
Я фыркаю. У моей матери много качеств, но материнская забота — не одно из них. Я имею в виду, что она по-своему прекрасна. Но не уверена, что она не забудет заглядывать каждые пару дней и проверять, все ли в порядке у бабушки Бет на новом месте. Неважно. Я расправляю плечи и думаю о том, что сказала мне бабушка Бет, когда вчера утром сунула мне в руку пачку двадцатифунтовых банкнот. Мне пришло время выйти в большой мир и позволить ей заниматься своими делами. Немного странная смена ролей, я знаю, но наша семья всегда была немного необычной.
На кухне Бекки все еще фальшиво напевает и зажигает крошечные чайные свечи, расставленные вокруг. Даже когда мы жили в университетских общежитиях, ей удавалось привести свою комнату в порядок.
Раздается грохот, когда кто-то открывает дверь, и порыв воздуха сдувает пару рождественских открыток с дверцы холодильника. Я наклоняюсь и поднимаю их, улавливая односторонний разговор, который происходит в холле.
— Ты сказал, что сможешь вырваться, — должно быть, это Эмма, девушка, которую Бекки нашла, чтобы занять еще одну комнату.
Повисает долгая пауза, и я замираю у кухонной двери, раздумывая, стоит ли мне высунуть голову и поздороваться. Бекки перемешивает курицу со специями и перцем, наполняя комнату запахом, от которого у меня урчит в животе. Я ничего не ела с самого завтрака.
— А как же я? — спрашивает Эмма. Мои глаза расширяются. Мне не следовало подслушивать, но я обожаю драму. Я вожусь со своим телефоном, стараясь выглядеть так, будто занята, а не просто подслушиваю. Голос Эммы находится где-то посередине, где-то между злостью и расстроенностью.
— Мне все равно, что она делает, — говорит она, и на этот раз она не понижает голос. — Я не собираюсь ждать вечно.
Бекки оборачивается со сковородкой в руке. Она поднимает брови и смотрит в сторону двери:
— О-о-о, судя по звукам, неприятности в раю.
Я киваю и понижаю голос:
— Что за история?
Бекки прикладывает палец к губам:
— Расскажу позже. Но это очень типично для Эммы. Все закончится, и ты не успеешь оглянуться, как у них вновь будет любовь-морковь.
Мгновение спустя в комнате появляется Эмма, ее глаза сверкают тем подозрительно ярким светом, который бывает у меня, когда я плачу и пытаюсь сделать вид, что все в порядке.
— Привет, привет, — говорит она, наклоняется и целует меня в щеку. — Извините, просто пришлось срочно позвонить по работе. Вы же знаете, каково это. Они нам ничего не платят и ожидают, что мы будем на связи двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.
Я улыбаюсь так, что, надеюсь, это говорит о том, что я ничего не слышала.
— Эмма, это Джесс, подруга по университету, о которой я тебе рассказывала. Она снимает комнату на втором этаже.
— Рада с тобой познакомиться, Джесс. Боже, мне нужно выпить, — говорит Эмма, беря одну из маленьких рюмочек с текилой. Я собираюсь передать ей ломтик лимона, но она слишком проворна для меня. Все исчезает за секунду, и она морщится от отвращения. — Тьфу. Отвратительно. Ненавижу текилу, — она берет еще одну и тоже выпивает. — За ваше здоровье.
Я все еще держу ломтик лимона в воздухе, когда кухонная дверь снова открывается.
— Извините за опоздание, — произносит низкий голос. Я поднимаю глаза и чуть не роняю телефон от шока.
В дверном проеме, занимая довольно большую его часть, стоит мужчина. Тот тип мужчин, который заставляет тебя чувствовать себя так, словно твой желудок только что провалился сквозь пол. Я имею в виду то, что говорю, но Эмма листает свой телефон, а Бекки заливает кастрюлю с фахитос горячей водой, так что, возможно, у них иммунитет или что-то в этом роде, но — вау.
