по улице ночной,
мир на пороге катастрофы,
а мы в палатке овощной
скупаем яблоки и груши
на сотню тысяч лет вперед.
О, это звук, влетевший в уши
и перекрывший кислород.
Какие дивные фактуры
мелькают в сводке новостей,
жаль, я фанат литературы,
а не общественных страстей.
Запретный плод — такая малость —
модель познания Земли,
а сколько нам еще осталось,
не знает даже Аттали.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Про Аттали однажды я узнала.
Мне стало интересно — я прочла.
Впитав идеи, их в статью загнала1
И с личными стихами сопрягла.
А тут ещё фактуры привалило:
Из каждого земного утюга
Общественная страсть ключом забила
(Навальный с темой царского дворца).
Галактика готова развалиться
(Оркестр играет похоронный марш) —
Её спасать мне надо торопиться.
…Но вдруг передо мной встаёт торгаш.
В себя пришла и поняла: в палатке
Сама средь груш и яблок я стою.
Я замерла в одной крутой догадке:
Быть может, подложили мне свинью?
На входе — «Овощи», ни буквой больше.
А я тут кучу фруктов нагребла.
Модель земного шара ясно тоньше
(Был дома глобус — не уберегла).
В висках опять стучит: плодом запретным
Не груша, а лишь яблоко звалось.
Да! Смысл содержал в себе конкретный
Лишь образ яблока… Тут не срослось.
Литература лишь авторитетна!
И тонны груш не влезут в хилый воз
(Не существует груш новозаветных),
И Аттали для мира — не Христос…
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
В банке сказали: возьмёте монету
сильно не трите, водите легко,
там под полоскою серого цвета
вы обнаружите новый пин-код.
Вышла из банка. На детских качелях
мальчик качался, скрипели болты,
рядом в «Харчевне» чиновники ели,
терли салфетками жирные рты.
Птицы летели, собаки бежали,
дворники метлами землю скребли.
Вписаны эти мгновенья в скрижали,
или же в ливневый сток утекли?
Город как город. Сроднился с планетой.
Город-инфекция. Город-налет.
Если стереть его крупной монетой,
взгляду откроется новый пин-код.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Разбогатела я, выйдя из банка,
Выдали ломаный там мне медяк
И подсказали, что, мол, россиянка,
Грош этот не для похода в кабак:
— Эта монета с особенным свойством.
Если найдёте полоску на нём,
Трите! Однако слегка, без геройства,
А руководствуясь женским чутьём…
Тру я теперь по утрам и в обеды,
По вечерам, а порой и в ночи.
Я терпелива, я не привереда.
Не выдаётся пин-код, хоть кричи.
Может, мне ложную дали монету?
Я на деньге полосы не нашла:
Аверс и реверс похожего цвета,
Чувствую, скоро натру добела.
Серого нет… Я пойду прогуляться.
Может, вложиться монетой в обед?
По дорогим ресторанам пошляться?
Ба! Там уже мой банкир-мироед.
Я увидала его чрез окошко.
С другом-чиновником в глотку пихал
То ли гуся, то ль куриную ножку —
Жирной рукой (но не мне) помахал.
Впрочем, меня в ресторан не впустили,
Стоило только швейцару взглянуть
На медячок… Тут таких не кормили.
Да и банкир мой успел ускользнуть.
Боже, какая вокруг красотища!
Птички летают и песни поют.
Пёсики бегают, дворники рыщут,
И заодно и асфальты скребут.
Город с пин-кодом и не отвертеться.
Город-инфекция. Город-налёт.
Стоит, не жмурясь, вокруг оглядеться,
Прёт отовсюду, маячит пин-код.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
О траве и о детях
я над землею
на самом высоком
живу на каком-то
самом последнем
выше лишь балки
чердачных подпорок
пусть — маломерка
пускай без балкона
но все-таки небо
темное темное
ночью такое
что хочется плакать
хочется думать
о чем-то простом
о траве и о детях
что еще делать
когда проживаешь
на самом последнем
ВЛАДИМИР БУЕВ
Тоже о траве и о детях
время однако
пришло реноваций
сносить будут много
очень надеюсь
что новую хату
смогу получить я
мне надоело
смотреть прямо в небо
и жить без балкона
крохотна комната
негде поставить
кроватку с коляской
хочется деток
приходится думать
о травах однако
что ещё делать
когда реноваций
тебе не дождаться
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Это муж мой, он тысячу лет
меня лямкой жалеет,
надевает железный браслет
и ведёт к батарее,
это снова какой-нибудь он
восседает на муле,
он устал, он ведёт легион
электрических стульев —
бородач, воскрешённый старик,
басурман горбоносый,
я жена твоя, вот мой парик,
оторви мои косы —
это сон о прохладе ручья
тишину обнажает,
потому что я ночью ничья —
ни своя, ни чужая.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Дома у нас домостроя гнёт.
Впрочем, бывает хуже.
Муж мой садист, меня вечно бьёт.
Я всегда безоружна.
Вдруг в батарею лицом уткнёт,
вилку в розетку включит:
ток электрический сунет в рот.
Целыми днями мучит.
Мне б развестись или в суд подать,
иль настучать в ментовку.
Сколько ещё предстоит страдать,
сил не сменив расстановку?
Косы мне муж-басурман дерёт.
Я ему позволяю.
Душу секретный мотив грызёт:
жизни такой желаю.
Я не его, а сама своя.
Радую мир тишиною.
Муж мой — садист, мазохистка я.
И потому не вою.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Городские сезоны приходят вразброс,
подмосковным властям потакая,
атрибуты зимы — реагент и мороз,
а в руке карамель ледяная.
На неоновых вывесках новый завет —
боги шлют распродажи и скидки,
это поиски счастья, которого нет
ни в одной безлимитной кредитке.
Вот поэтому хочется выйти во двор
и вдохнуть отраженного света,
чтобы рухнуло небо, как ржавый топор,
на скамью муниципалитета.
Вот поэтому снег, глянцеват и медов,
одеялом лежит златотканым,
слово «вечность» сложилось из теплых носков
в темноте, на полу, под диваном.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Год не двенадцатый, а первый.
Вернее, двадцать первый год.
Но там, и сям играли нервы.
Но там, и сям вставал народ.
Два века спутать невозможно:
век девятнадцатый — одно
(была столица бездорожна);
в век двадцать первый — всё не то.
Французы до сих пор икают,
но вот сегодняшний мороз
московской власти потакает:
на реагенты вырос спрос.
Вот потому-то снег медовый
и глянцеватый, как журнал.
…Пока зима. Уже готовы
бордюры к лету… Не финал.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Слоняясь по жизни, по тесным квартирам,
таская грешки в багаже,
себя как предмет наблюдений за миром
рассматривать скучно уже.
А дождь интересно рассматривать. Выйдешь,
бывает, и смотришь на дождь,
туда, где водою содеянный кипеж
не выстелешь, не зачерпнешь.
Забыться бы напрочь, предаться бы лени,
все листики перелистать,
зарыться бы носом в охапку сирени
и розовым воздухом стать.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Себя
