кроватке сестры, затаив надежду: «Может быть, она уже выросла?..». Но новый день повторял предыдущий: в лучшем случае Женька молчала и смотрела на меня из пелёнок своими большими удивлёнными глазами. Нет веры взрослым. Всё врут. Постепенно я с этим смирилась. Стала участвовать в купаниях малыша: подавала маме градусник, полотенца, трясла над маленькой пластмассовой ванной погремушкой. Женька обычно не плакала, да и вообще она не из тех, кто расстраивается по пустякам. Но когда у неё заболел живот, несколько ночей подряд она отчаянно кричала, слёзы так и катились по раскрасневшемуся лицу, и нельзя ничего было с этим поделать. Тогда мне стало её жаль, впервые я почувствовала боль и беззащитность другого человека. Мама ходила кругами по комнате, укачивая Женьку, и я разглядела её маленькие розовые пятки, которые как раз были на уровне моих глаз. Я и сама не заметила, как полюбила эти пятки.
Потом мы вместе пошли в детский сад: Женька в ясли, я в старшую группу, обе разом переболели ветрянкой, пожалуй, самой весёлой болезнью на свете. Мама раздевала нас догола, рисуя зелёные крапинки, а мы хохотали: я — пискляво и звонко, а Женька — раскатисто своим грудным фирменным смехом. Все родственники и знакомые любили её смех, услышав который невозможно было сохранять сдержанность. Для Женьки было верхом удовольствия заявиться в кухню, где сидели взрослые, встать, подбоченясь, широко расставив ноги, с пухлыми, в ссадинах, коленками, хитро обвести всех взглядом и спросить:
— А хочите, я вам посмеюсь? Ахххахххаааа!
Разговор взрослых прерван, все смеются, а Женька продолжает, запрокидывая голову:
— Ахххахххаааа!
И так смеётся, пока мама не скажет:
— Женечка, ну хватит, хватит.
Родители не наказывали меня за Женькины проделки: каждый нёс ответственность за свои поступки. А вот во дворе мы всегда были вместе: уходили гулять на болото у стройки, нянчили бродячих щенков, вертелись на каруселях, отбивались от неприятелей и возвращались с поля боя тоже вместе. Когда я окончила первый класс, папа отвёл нас в парикмахерскую за соседним домом, где нам остригли косы. Только когда мне стукнуло двадцать три, я отрастила волосы, которые рассыпались по плечам, и, когда я расчёсывала длинные русые локоны, видя себя в зеркале, всё не верила, что это действительно я.
Когда мне было лет двенадцать, а сестрёнке около восьми, кончалось лето, дни стояли холодные. В соседней многоэтажке ощенилась собака, и её хозяева выкинули щенков в мусоропровод… Дети услышали писк у двери, ведущей к мусоропроводу и позвали дворника. Дворник открыл дверь и вытащил выброшенных с третьего этажа слепых щенков. Дети разобрали нескольких выживших щенков по домам на ночь. Мы взяли двоих. Мама не могла сдерживать слёз, когда вечером мы явились домой с новыми друзьями, и помогла нам организовать для них ночлег в коробке на нашем письменном столе под согревающим жёлтым светом настольной лампы. Мы застелили коробку детским зелёным одеялом в белую клеточку. Всю ночь в нашей комнате горела эта лампа, мы поили щенков молоком из пипетки, а те с трудом ползали по коробке и пищали, их маленькие лапы сводило судорогами. Глубокой ночью мы всё-таки сдались и уснули. А рано-рано утром нас разбудила мама, тихо сказав: «Девчонки, щеночки умерли».
Мы с Женькой хоронили щенков сами, вдвоём, прямо в том одеяле под деревьями за пятиэтажкой в нашем дворе. До сих пор в моих глазах стоит то мягкое зелёное одеяльце в белую клеточку…
Я благодарна маме, что она не стала жалеть нас и обманывать тогда, мол, щенки выздоровели и убежали, что дала нам возможность испытать, прожить эту боль, рвущую наши детские души… Ведь так мы узнали о жестокости и милосердии, о том, что жизнь конечна, а смерть бывает непобедима, даже если ты очень-очень стараешься её побороть, о том, что собаки, порою, лучше людей. В то утро мы стали старше…
Никогда мы не слышали от родителей укоров, вроде: «Подтяни гольфы, ты же девочка». Слезам, капризам и слабости не было места в нашем пацанском детстве. Родители учили нас никогда не сдаваться и быть вместе, что бы ни преподносила жизнь…
Я проснулась от шума за тряпичными стенками нашей палатки: удары топора, который эхом отзывался в горах, плеск воды, перестук камней под чьими-то уверенными шагами, монотонное бряканье ложки о металлическую кружку — кто-то уже размешивал сахар в чае, детские вопли, мужской раскатистый хохот. Словом, ночь отступила и жизнь в лагере снова закрутила своё колесо. Женька ещё спала, свернувшись калачиком и тихо посапывая. Ночной холод всё-таки пробрался ко мне в отсыревший спальник, и я принялась искать в своём рюкзаке сухие носки. Какой же здесь бардак, ничего не разобрать: верёвка, прищепки, полотенце, майка, упаковка сухарей, фонарик, спрей от комаров, складной нож и даже новенький тюбик крема для рук — есть всё, только не то, что нужно. Собираясь в этот поход, мы ещё дома разложили одежду в целлофановые мешки для защиты от влаги. И теперь, чтобы найти какую-нибудь вещь, приходилось открывать каждый пакет. Ну куда же могли запропаститься мои носки?
— Юльк, да когда ж ты уже шуршать перестанешь мешками своими? — послышалось Жекино сонное ворчание.
— Да я… это… носки ищу, — я старалась говорить тише, будто всё ещё надеясь, что не разбужу Женьку.
— На мои, — Жека протянула чистые сухие носки — бесценный подарок в походе! — Эх! Выспишься тут! Который час?
— Да пора собираться: там уже ложками гремят, пойдём завтракать.
Я надела носки, а Жека расстегнула спальник, открыла маленькое запотевшее зеркальце и принялась расчёсываться. Женька красивая. Даже по утрам. Даже в походе. Мягкий овал лица, прямой аккуратный нос, длинные волнистые волосы, распахнутые глаза. В её глазах всегда горят огоньки, живые, любопытные, которые радуются жизни, удивляются непонятному, ищут новое и не терпят фальши. Строгие и честные, полные решительности и духа, они отзываются даже на еле слышимый шёпот моей души, самый тихий её вздох. Женька надела кирзовые сапоги, вышла из палатки и с удовольствием потянулась. История этих сапог забавная. Когда дома мы собирались в поход, Женя предпочла резиновым сапогам книгу «Грамматика любви».
— Ты сапоги взяла? — напомнила я.
— Да вот ещё! Тяжесть такую тащить, я лучше книжку возьму, почитаю там в лодке.
Я, не доверяя многообещающей омской жаре, всё-таки взяла сапоги. Однако тёплые куртки, шерстяные носки мы опрометчиво оставили дома. И вот, когда группа туристов прибыла в уральскую деревню — начальную точку сплава, на смену омской жаре пришли ветер и непогода, зарядил дождь. Наш инструктор предупредил всех участников похода: эта деревня —
