Москве. Вызвали меня к директору студии. Валентина Николаевна Шароева сказала:
— В пятницу вам предстоит представить в эфире нашу гостью — англичанку из телекомпании Би-би-си. Это ваш дебют. Все будет зависеть от вас.
Уснуть мне ночью не удалось. Я вызубрила текст. Наверное, он отскакивал от меня как от стенки горох. И вот я перед камерой. Мы с англичанкой сидели метрах в трех друг от друга. Режиссером передачи был Сергей Петрович Алексеев. Он хорошо знал и понимал искусство, работал с большой самоотдачей, требовательностью к себе и другим. Включив громкоговорящую связь, режиссер объявил, что до начала передачи осталось пять минут. У меня задрожали колени. «Осталось четыре, три, две, одна…» Тогда еще не было космических стартов, но другого сравнения я не найду.
Нервная дрожь не только не унялась — внутри у меня похолодело, в горле пересохло. Загорелся красный глазок телевизионной камеры, которая показывала меня. Ведь передача начиналась с представления гостьи. Что я говорила, не помню.
Ираклий Луарсабович Андроников видел эту передачу. Вот его отзыв: «Это было чудовищное зрелище. В эфире появилась молодая перепуганная женщина, глаза которой были обращены внутрь. Она читала строчки на своем мозговом экране, ничего не понимая из того, что говорит. Вид у нее был, как будто ее вели на эшафот!»
Глазок моей камеры погас, в эфире появилась англичанка — спокойная, раскованная, умеющая мыслить в кадре. Контраст был невероятный! Не успела кончиться передача, председатель радиокомитета позвонил Валентине Николаевне Шароевой и спросил: «Что это было?» — «Это наш новый диктор Леонтьева», — ответила директор. «Чтобы больше ее в эфире не было!» Указание было однозначным и не оставляло никакой надежды…
Знаю, что проваливались даже большие актеры. Впоследствии они с удовольствием рассказывали о своем провале, даже гордились таким фактом своей биографии. Вероятно, это своеобразное кокетство, а может быть, и сатисфакция — месть экзаменаторам: мол, не сумел разглядеть. Но я сатисфакции и не требую. Председатель радиокомитета был прав — нельзя показывать в эфире диктора, идущего на эшафот.
«Чтобы больше ее в эфире не было!»
На следующее утро я обливалась слезами дома у Ольги Сергеевны Высоцкой, диктора Всесоюзного радио, ныне народной артистки СССР. (После того как я прошла конкурс дикторов, вместе с Ниной и Олей я занималась у Ольги Сергеевны Высоцкой.) Председатель радиокомитета все же учел ее мнение, и меня приняли в дикторы.
«КТО ЗА ВАМИ ГНАЛСЯ?»
Высоцкая уже тогда была большим мастером. Но отношения у нас сложились на равных. С каким тактом она «сдирала с меня шкуру» (это ее любимое выражение)!
Следила за каждым моим появлением в эфире, пусть даже это было простым объявлением следующей передачи. Только переступишь порог дикторской — телефонный звонок:
— Валюня (Ольга Сергеевна и сейчас меня так называет), вот сегодня хорошо представила передачу, заинтересованно. Мне сразу захотелось ее посмотреть».
Но чаще я слышала строгую, спокойную и доверительную интонацию:
— Ничего не поняла. Кому говорила? Кто за вами гнался? Вспомните, о чем мы вчера говорили.
Часто с экрана я обращалась именно к Высоцкой. Прихожу как-то к Ольге Сергеевне (мы часто занимались у нее дома), она открывает мне дверь и смеется:
— Знаете, Валюня, что сейчас было? Сижу, обедаю, неожиданно слышу по радио свой голос. Вслушиваюсь: вроде я этого не читала. И вдруг поняла — это же вы, Валюня!
Понимаю, что ей это приятно. А мне? Я была счастлива. Надо же — сама Ольга Сергеевна Высоцкая во мне себя узнала!
Мне хотелось подражать ей во всем, даже голос свой я старалась «сделать» под Высоцкую. И длилось это годы, пока мысль Ольги Сергеевны, что сила — в сдержанности, не стала моей собственной, пока я не обрела самостоятельности.
После каждой передачи «От всей души» я обязательно звоню Ольге Сергеевне, и, бывает, она «сдирает с меня шкуру». Но кому же это делать, как не человеку, который вывел меня в люди!
На следующий день после злополучного дебюта меня зачислили в штат, правда, на полставки. Я работала и диктором, и помощником режиссера — иногда за камерой, иногда перед ней.
Теперь, спустя почти тридцать с лишним лет после дебюта, оплаканного мною, хочу еще раз объясниться в любви к телевидению. Это мое призвание. Моя жизнь. Моя страсть. Мое прошлое, настоящее и, сколько позволят силы, мой завтрашний день.
НА ВСЮ ОСТАВШУЮСЯ ЖИЗНЬ
Часто задаю себе вопрос: получи я после неудачного дебюта приглашение в театр, распрощалась бы я с телевидением или продолжала бы стоять за камерой рядом с оператором в надежде на лучшие времена? Скорее всего ушла бы. Начиная свои записи, дала слово быть искренней и ни в чем не лукавить. Даже не подозревала, как это трудно. Ловлю себя на том, что невольно пытаюсь вооружить Валю Леонтьеву пятидесятых годов моим сегодняшним опытом, жизненным и профессиональным. А ведь тридцать лет назад я и подумать не могла, что пришла на телевидение на всю оставшуюся жизнь, что смыслом и содержанием моей жизни станет профессия диктора, телевизионной ведущей.
Работая на телевидении, приглашений в театр я не получала. Мельпомена не одарила меня своим вниманием.
Обычно летом, когда в театрах закрывался сезон, в помещении Всероссийского театрального общества возникала актерская биржа. Режиссеры приезжали из провинции в поисках талантливых артистов, артисты искали талантливых режиссеров. «Вот найти бы мне Джульетту, я поставлю такой спектакль, такой…» Или: «Наконец-то придет режиссер и увидит во мне Гамлета, и сыграю я его так…»
Какая она была могущественная, влиятельная и многообещающая, эта театральная биржа!
Здесь можно было встретить тех, кто уже давно пережил быстротечную славу любимца публики, и тех, кому это не дано было узнать.
Какая она была убогая, унизительная, оскорбляющая чувство человеческого достоинства, эта актерская биржа! Приходила на биржу и молодежь, недавние выпускники театральных училищ, уже узнавшие, почем фунт лиха. Приходили сюда и корифеи, которых знала вся театральная Россия. Будучи в Москве проездом, они появлялись на бирже, чтобы повидаться с товарищами, узнать последние новости, подбодрить неудачников, похлопать по плечу новых звезд, появлявшихся на провинциальном театральном небосклоне, а то и действительно заинтересованно и энергично вмешаться в чью-то актерскую судьбу. Помочь!
По большому залу Дома актера, как по театральному фойе, в антрактах прогуливалась публика. (Разумеется, не публика — актеры.) Это был не антракт, а самый настоящий спектакль. Костюмы наимоднейшие, грима на донских лицах предостаточно. Голоса форсированны, диалоги насыщены восклицаниями, интонации мажорные, эмоции открытые, преувеличенные, в жестах подчеркнутое радушие. Те, кому
