— Доброе утро, — отвечает голос Орлова?
Зажмурившись, я делаю глубокий вдох и прислушиваюсь к стуку собственного сердца, а оно не стучит — гудит, как самовар у деда Коли в деревне!
Я совсем с ума сошла? Нет? Точно-точно?
— Доброе утро, солнышко, — ласково говорит видение голосом бывшего.
Я не реагирую. Еще я с видениями не беседовала.
— Сонь, выползай! Трусиха.
Под простыню забирается чужая рука и, мамочка дорогая!
— Щекотно, — произношу, то ли всхлипывая, то ли хрюкая. — Все. Все. Выползаю!
Аккуратно отодвигаю в сторону простыню, открываю правый глаз и фокусируюсь на белоснежной улыбке бывшего. Твою ж дивизию, Орлов, это действительно ты, а не какое-то там похмелье, хотя… Пусть все же будет Орлов!
— Доброе утро, мартышечка, — ласково произносит и тянется кончиком носа к моей щеке.
— Эй, полегче, Кирюш, — упираюсь ладонью в мужскую грудь.
— Ну что не так, а?
— Да как тебе сказать… э-э-э, — чешу затылок, делая вид, что думаю. — Ты опять в моей постели.
— Угу.
— Второй раз за этот месяц.
— Можно было бы и чаще меня приглашать, — его наглая лапа забирается под простыню и…
— Руки! Убрал!
Орлов печально вздыхает и оставляет в покое мое бедро.
— Сонь, я кофе приготовил, яичницу пожарил и сделал салат.
— Ничего себе! Ты и кухня?!
— Представь себе. Я старался, между прочим. Сейчас, — вскакивает с постели, — никуда не уходи.
— Да блин… Куда мне идти? Я же у себя дома вообще-то, — кричу вдогонку, а через минуту наблюдаю весьма забавную картину.
Кирилл Витальевич, обнаженный по пояс, несет в руках пластиковый поднос. Не верится. Я тру глаза, моргаю, но Витальевич не исчезает. Более того, он приближается с каждой секундной, и я невольно сглатываю слюну. Боже, какой мужчина, какие плечи, какой торс! И я, вроде, знаю, что лучше не пялиться так открыто, но нет! Не смотреть на Орлова не получается от слова совсем. Да и как тут не глазеть, когда перед твоим лицом ходит туда-сюда девяносто килограмм настоящих мышц.
— Прошу, — он ставит пластиковый поднос на тумбочку, берет чашку с дымящимся кофе и передает мне. — Один сахар, без молока.
— Не забыл.
— И не забуду.
Благодарно улыбнувшись, подношу ко рту чашку, делаю первый глоток и блаженно прикрываю глаза.
— Сонь, давай установим график, — неожиданно выдает Орлов, и я тут же давлюсь кофе.
Он заботливо стучит по моей спине.
— Прости, что? Какой график?
— Ночевок.
Округляю глаза.
— Предлагаю по будням — у меня, а выходные — у тебя.
— Чего? А ты не перегрелся на кухне вместо чайника, а?
Орлов, закатив глаза, ухмыляется.
— Мартынова, тебе не надоело? Сколько можно от меня убегать?
— Нет, — качаю головой, — точно перегрелся. Кирюш, ванная комната — вторая дверь в коридоре, впрочем, ты должен помнить!
— Да причем здесь ванная?
— Ну как? Иди, остудись, а то несешь бред. Ты — прошлое, Кирилл. Мое печальное, ошибочное…
Я хочу сказать больше, но мужская ладонь ложится на мой рот, и я невольно замолкаю.
— Я слышал это овер дофига раз. Хватит, Мартынова. Я серьезно! Пожалуйста, поговори со мной, хотя бы один раз без своих подколов и приколов. Ну… чего молчишь?
Я рисую в воздухе горизонтальную линию, будто застегиваю молнию. Мой рот на замке, между прочим, сам попросил!
— Сонь, какая же ты… у-ф-ф, — Орлов вздыхает и, поднявшись с кровати, направляется прочь из спальни.
— Двери захлопнешь, — кричу вслед, но этот гад не собирается уходить — он просто решил воспользоваться моим советом и принять душ.
Пока Кирилл остужает пыл в ванной комнате, я за обе щеки лопаю яичницу, довольно причмокивая. Вкусно-то как! А когда мы были женаты этот гад ни разу не готовил, впрочем, тогда мне было пофиг, но сейчас… Когда мужчина с кухней на «ты» — это круто!
Я успеваю съесть весь завтрак и даже облизать тарелку, пока никто не видит, как вдруг раздается стук в дверь. Пялюсь на часы. Одиннадцать утра. Суббота. А значит…
— Раскудрить твою черешню! — выкрикиваю и, подскочив с кровати, беру курс в коридор.
Останавливаюсь под дверью ванной комнаты, стучу тихо-тихо:
— Кирюша, там такое дело… Посиди в ванной, пока мама не уйдет.
— Елена Сергеевна?
— Нет, Петр Павлович.
Дверь открывается. Орлов пытается просунуться в дверной проем, но я держу оборону ногой — не пролезет.
— Не понял.
— Орлов, да блин… Ну не тупи. Конечно, моя мама! Она у меня одна, если забыл.
— Любимую тещу. Любить. Нельзя. Забыть.
— Без шуток, Орлов! — выставляю указательный палец, будто строгий учитель. — Иначе будешь наказан.
— Сонь, а я что-то не понял. Ты меня стесняешься?
Закатываю глаза. Спокойно, Мартынова, дыши глубже…
— А ты как думаешь?
В ответ Орлов пожимает плечами, и я толкаю его обратно в ванную комнату, а затем спешу открыть входную дверь.
Делаю глубокий вдох, поворачиваю замок против часовой стрелки и…
— София, ты почему так долго не открывала? — мама хмурит лоб, сканирует меня с головы до ног, будто рентгеновский луч и недовольно качает головой: — только не говори, что этот козляра опять протирает дырки на кошерном матрасе, который мы с папой тебе подарили на восьмое марта!
Глава 5. Цыц, моя радостьМама ходит туда-сюда, точно маятник в кабинете психолога. Я наблюдаю за ней со стороны, в спешке надевая домашние шорты и майку. Остановившись напротив кровати, Елена Сергеевна с брезгливой миной на лице берет в руки пустую тарелку и разглядывает ее со всех сторон, будто ревизор из знаменитой телепередачи.
— Ты снова облизывала тарелку? — щурится, царапает ногтем засохший желток, нюхает. — Жареная яичница, — закатывает глаза.
— Ма…
— Не мамкай, София! Это что такое? Почему мы питаемся этим?
Снова брезгливая моська и громкое «фыр-фыр».
— София, ты же взрослая девочка. Сколько можно тебя учить?
Бла-бла-бла, парам-пам-пам!
Слушаю, точнее, делаю вид. Мама всегда читает нотации о здоровом питании, мол, в моем возрасте неправильное питание — непростительная роскошь: целлюлит на бедрах и апельсиновая корка на попе.
