её мимике даже сквозит что-то благородное. — Поэтому надеялась, что хоть кто-то подскажет. Я ничего не помню.
— Я не та, — задыхаюсь от подступившей паники, — н-не та, к-кто м-м-м-м-может… Я сама н-н-не могу вспомнить, к-к-как оч-чутилась здесь!
— Правда? — спрашивает женщина как бы невзначай.
Я не нахожу ответа. Лишь сильнее вжимаюсь в стену. Сердце колотится о рёбра: как бы не разбилось! Я не понимаю, откуда взялся этот животный страх. Паника жертвы, над которой нависла тень маньяка. Ужас осуждённого на казнь, ожидающего, когда топор палача взовьётся в воздух и пересечёт линию жизни.
— Как тебя зовут? — произносит, наконец, гостья. Она протягивает мне руку: большую и крепкую. Неженскую.
— Н-нетти, — я удивляюсь, с какой лёгкостью произношу своё имя. Странно, но это — единственное, что осталось у меня от прошлого.
— Очень приятно, Нетти.
Робко сжимаю протянутую ладонь, ожидая всего, чего угодно. Пальцы мелко дрожат. Я чувствую себя вырванной из реальности. Мысли заняты тем, что подёрнуто завесой забвения. Я думаю о том, о чём не могу помнить, и скрытое причиняет мне боль.
— Отлично, — подытоживает незнакомка. — Ты помнишь своё имя. Это уже что-то. А у меня — полная темнота позади. Словно я только что начала жить. И эта жизнь мне чертовски не нравится.
— М-мне тоже, — признаюсь я. Господи, до чего же страшно! Эта паника похожа на февральский холод. — Н-но т-так д-д-даже л-л-л-л…
— Лучше? — подхватывает женщина.
— Л-лучше, — с благодарностью киваю. Я уже ненавижу себя за то, что язык отказывается слушаться. — Надо ч-что-то д-делать.
— Для начала, Нетти, — меня сражает её спокойствие, — давай поищем выход отсюда.
— А д-д-дальше?
— Полагаю, рано думать наперёд, — говорит она и улыбается, но в каждом её движении сквозит тревога. Моя новая знакомая прекрасно понимает, что произошло нечто выходящее за рамки. Как и я. — Пойдём же!
Я сжимаю её ладонь: так крепко, что на её коже остаются отпечатки. Малиновые, как скрытая опасность. Я втайне надеюсь, что незнакомка под номером двенадцать не замечает моего страха. Слишком уж искусственным он кажется. Я стыжусь его.
Когда мы преодолеваем порог комнаты, я с опаской оборачиваюсь. Малиновые тени ползут по обоям. Кажется, они вытянулись ещё сильнее.
Номер двенадцать
Нетти вцепляется в мою руку так, что кончики пальцев немеют. Каждый сантиметр её тела ходит ходуном. Испугана, бедолага. Ничего нового: я боюсь признаться себе, но и сама страшусь не меньше.
Когда мы выходим на свет, я замечаю пятна витилиго на лице девочки и седые пряди в волосах. Нетти выглядит грязной и неухоженной. Словно её трепали и кидали о стену два битых часа до нашей встречи. Может, так оно и было? Неспроста же её так трясёт.
— Чего ты боишься? — спрашиваю я, поглядывая на неё. — Тебя кто-то обидел?
Нетти пожимает плечами.
— Н-не думаю. Что-то в-внутри, — говорит она, спотыкаясь на согласных. — Ч-что-то осталось т-там.
Я знаю, о чём она говорит. У меня тоже есть это «что-то». Только оно ушло намного глубже, потому что я его не чувствую. Вместо запретной зоны расплывается слепое пятно.
— А в-вы? Разве н-не боитесь?
— Не думаю, — перевожу дыхание и пытаюсь ободряюще улыбнуться. Сейчас я вру, но эта ложь необходима нам обеим. — Посмотри вокруг. Бояться сейчас нечего. Воображения что ли? Домыслов? Неизвестности? Нужно решать проблемы по мере их поступления. Когда я встречу что-то, выходящее из ряда вон, тогда и бояться начну, пожалуй. Страшиться заранее — это глупость.
— А эт-то? К-к-к-к-как? К-к-к-к-к…
Нетти сбивается на полуслове и вытягивает руки ладонями вперёд. Гримаса бежит по её лицу, искажая черты. На лбу проступают капельки пота — как испарина на стекле между тёплым домом и суровой осенью. Несмотря на то, что я не слышу её слов, я понимаю, что она хочет сказать. Мы обе не помним ничего о прошлом. Мы обе оказались в странном месте. Обе облачены в балахоны с номерами. Скажите, вы часто обнаруживаете себя в незнакомом полуразрушенном доме и без имени? Это ли не экстраординарная ситуация?!
Сомнения вскрываются, как нарыв, порождая изжогу и пульсацию в темени. На самом деле, я боюсь не этого. Потеря памяти, наверняка, временна; руины вокруг — не самое жуткое место. Всё это можно перетерпеть.
Страшнее всего то, что от нас чего-то ждут.
Смотрю на огромную единицу на майке Нетти, и понимаю вторую важную вещь. Догадка приходит спонтанно, как снегопад в середине апреля. Осознание заставляет сердце пропустить удар, но я по-прежнему не показываю паники. От нас чего-то хотят, и мы — соперницы. И цель — вовсе не прохождение квеста «Найди выход из комнаты». И не игра в пейнтбол с цветными шариками.
Что мы должны делать?
Кто стоит за этим?
Прячу глаза и снова протягиваю Нетти руку. На этот раз — стыдливо. Потому что не осмеливаюсь сказать то, что стало для меня очевидным.
— Идём. Поищем выход.
Мы медленно спускаемся по лестнице. Ступень за ступенью, площадка за площадкой. Ближе к нижним этажам свет тускнеет, а пролёты заволакивает густая тень фиолетового отлива. Она сочится из углов и трещин, сгущается в дверных проёмах, лижет развороченные перила, как ненасытный монстр. Она живая…
Жирная двойка улыбается со стены в полутьму. Здесь даже не видно ступенек. Нетти жмётся ко мне ещё сильнее, словно боясь погружения во мрак.
— Т-тут кто-то есть, — замечает она.
— Брось. Здесь пусто.
— С-словно к-кто-то затаился в т-темноте, — поясняет Нетти. — И ж-ждёт.
— Чего ждёт?
— М-может и нас.
Она выдыхает слишком шумно. Замечаю, что её дыхание прерывистое, как пунктирная линия. Как длинное предложение с вводными словами и деепричастными оборотами, разорванное на куски запятыми. И только сейчас я замечаю, что Нетти оставила наверху свой рюкзак.
Мы идём сквозь тьму, считая ступеньки на ощупь. Когда мгла, обволакивающая нас, достигает пика, я начинаю понимать, о чём говорила Нетти. Мои глаза теряют способность видеть, и я начинаю явственно ощущать чужое присутствие. Кто-то контролирует темень за нашими спинами, сливается с ней, перетекает в неё. Кажется, что хозяину мрака по силам даже растворить нас в себе. Человек ли это? Невольно ускоряю шаг, пытаясь вытащить из капкана и себя, и Нетти. К первому этажу мгла редеет, и я чувствую, как камень падает с сердца.
Дверь подъезда распахнута настежь. Свет снаружи медовый, золотистый, густой и тягучий. Кажется, что его можно распробовать на вкус, и я даже ощущаю на языке оттенки дикого разнотравья. Он кажется частью другой реальности: той, в которой есть память, но нет нас.
Мы выходим в нагретую тишину, заросшую буйным кустарником. Вдалеке стрекочут цикады.
— Вот и всё, — говорю
