выражение «eis ten (или «tin») polin» («в город» или «к городу»), либо «Ислам-бул», т. е. «наполненный исламом». Сами греки не позднее X в. стали называть город Стинполин, Станбулин, Полин или Булин. После завоевания города Османской империей весьма кстати возникла схожесть между турецким вариантом произнесения названия «Станбулин» – Стамбул – и Ислам-булом. До наступления XX в. османы с удовольствием пользовались напоминающим об их религии названием «Ислам-бул», но также называли город Костантиний (Kostantiniyye или Kostantiniye) – от арабской версии «аль-Кастантинийя» (al-Qustantiniyya). От названия «Константинополь / Костантиний» официально отказались, лишь когда законом о почте Турции от 28 марта 1930 г. четко постановили, чтобы почта больше не отправлялась по адресу с указанием Константинополя. Теперь город официально стал Стамбулом. Более 1500 лет в разговорной речи и в текстах этот город называли просто «Хе Полис» (город) или «Тен Полин» (в город). Китайское название Византийской империи, Фулин, представляет собой искаженное «Полин»{24}.
На самой ранней исторической стадии, когда оно было Византием, это поселение даже мельком не упоминается ни в древнееврейской Библии, ни в Новом Завете (уже доказано, что упоминание Босфорского пролива – результат неправильного перевода){25}.
Хотя впоследствии в Стамбуле жило и процветало еврейское население, в иудейских библейских текстах этот город всегда оставался «иным», неким туманным явлением: и не город грехов, и не земля обетованная. Нет Византии и в «Илиаде». Этот изгиб суши, выдававшийся из Босфорского пролива в Мраморное море, и для древних греков был едва различимой, покрытой лесом областью, не раскрывавшей своих тайн, призраком на краю цивилизации. Предания говорят, что дьявол с холма Чамлыджа в Азии явил Иисусу образ Босфорского пролива, Золотого Рога и города Византий, чтобы показать ему «все царства мира и славу их». Это город, который будут называть совершенством, а значит, воплощением искушения.
В самом же городе среди смешения культур вместе с грекоговорящими мусульманами, которые оставались здесь до IX в., жили римляне, которые в VII в. уже не говорили на латыни. Хотя римские завоеватели в 1204 г. называли жителей graikoi (греками; Niketas Choniates, History), христианское население города (и женщины, и мужчины) избегали древнегреческого «эллины» – ведь это имя отсылало к язычеству, – а предпочитали зваться римлянами (romaios). В XXI в. греки на всех континентах продолжают называться римлянами (romaioi), выходцами из Нового, или Второго, Рима. А жителей Стамбула греческого происхождения и по сей день называют romoi или rumlar.
Здесь, с точки зрения психолингвистики, очень важно принять верное решение. Если мы будем в тексте называть тех, кто жил в городе с 700 г. до н. э. до 1450 г. н. э. римлянами, то немного запутаемся. Поэтому в данной книге древние римляне называются римлянами, а о тех, кто жил в тогдашнем городе Византие (и Византии), а затем в Константинополе, я буду говорить как о византийцах. Византией здесь называется либо город, либо Византийская империя. Название же самого города используется как для возвеличивания, так и для обозначения реальности существования города. На средневековом Западе эту цивилизацию века именовали константинопольской. Однако совсем незадолго до того, как в 1453 г. Константинополь пал перед османскими турками, он, по большей части, представлял собой обнесенные стенами руины с горсткой прилегающих земель{26}.
Сначала словом «турок» (turc) османы в Стамбуле обозначали неотесанных людей из захолустья, деревенщину. В наши дни на западном побережье Соединенных Штатов словом «турок» (turk) на городском жаргоне называют чересчур задиристых мальчишек. Это искаженный результат распространенного на Западе беспокойства, которое держалось веками. Забавно, что недавно, в связи с тем, что Турция стремится к членству в Евросоюзе, подобное беспокойство возродилось в политической риторике{27}. В 1578 г. Джон Лили задавался вопросом, «а бывала ли когда-либо еще империя столь жестокая и варварская, турки – такие подлые и свирепые»{28}, а в словарях 1699 г. турка определяли как жестокосердного человека. Точно так же, как и обозначение приземистого, без подлокотников, предмета спальной мебели «Ottoman» (оттоманка), в салонах Запада можно было услышать в отношении исходящей от Османской империи угрозы христианской цивилизации{29}.
Боспор (Bosporus – Cow Strait, «коровий брод») стали называть Босфорским проливом на латинском и греческом языках в Средние века, и это название закрепилось за ним. Вместо исходной формы я обычно использую более поздний, широко распространенный вариант – Босфор. Говоря о городе в общем, без привязки к определенной эпохе, я называю его Стамбулом, или, если это подкрепляется источниками, Византием, Константинополем или Костантинием. Порой это не соответствует хронологии, но, думаю, давно почившие жители Византия, Византии, Константинополя и Стамбула поймут меня и, надеюсь, простят.
Введение
Тогда как другие города прошли свои периоды господства и подверглись со временем упадку, похоже, лишь один Константинополь претендует на некое бессмертие, продолжая оставаться городом, пока живы люди, которые заселяют и возрождают его.
Пьер Жиль, 1550 г.{30}
4 февраля 1939 г. на BBC передавали аудиозапись стихотворения У. Б. Йейтса «Плавание в Византию». Так радиовещательная компания почтила память этого смутьяна-ирландца, который умер семь дней назад. Идеальный аристократический английский, хрустящий и шипящий – то ли возвышенный, то ли грозный, а сама запись – прерывистое напоминание о том, чем был и чем стал великий город Византии. Звучный мужской голос нараспев декламировал строки Йейтса, повествуя о месте, что сохранилось в мыслях поэта и до сих пор живет в нашем воображении: чувственном, роскошном и неописуемом, харизматическом – в полном смысле, который придавали этому слову греки, – и полном неземного изящества, распаляющего вполне земные желания.
И вот я пересек миры морские И прибыл в край священный Византии. О мудрецы, явившиеся мне, Как в золотой мозаике настенной, В пылающей кругами вышине, Вы, помнящие музыку вселенной! – Спалите сердце мне в своем огне, Исхитьте из дрожащей твари тленной Усталый дух: да будет он храним В той вечности, которую творим. Развоплотясь, я оживу едва ли В телесной форме, кроме, может быть, Подобной той, что в кованом металле Сумел искусный эллин воплотить, Сплетя узоры скани и
