смысла. Я могу дать вам один пример.
Несколько лет назад я встретился с одним экологом, который ездил по всему миру и задавал самым разным людям одни и те же два вопроса. Ему важно было получить мгновенный ответ, который не был бы плодом интеллектуального осмысления. Это должна была быть мгновенная реакция, а не результат длительных размышлений. Первый вопрос был несложным для священника: «Что такое молчание?» Вы, конечно, можете себе представить, сколько священник способен рассказать о молчании. Но второй его вопрос оказался для меня невероятно интересным. Он спросил: «Что такое дерево?» Я ответил как мог, и дальше было очень интересно, потому что ответ, который он получил от меня, оказался совсем не таким, какого можно было ожидать от человека, изучавшего естественные науки и медицину; мой ответ никак не был связан с биологией. Я тогда только вернулся из Соединенных Штатов, где был поражен той мощью, с которой эта юная земля выбрасывала ввысь так богато, так величаво деревья, плоды, траву, так что для меня дерево было воплощением жизни, воплощением жизненной силы земли; и я что-то кратко сказал ему об этом.
Однако эти вопросы меня заинтересовали, и я решил задать их людям из моего окружения. Я выбрал молодого богослова – хорошо образованного, интеллигентного, культурного, от которого ожидал получить самый возвышенный ответ, и молодую девушку – не особенно культурную, обычную, здравомыслящую, умную девушку, которая, как я думал, даст мне простой однозначный ответ, далекий от поэтических образов. И вот первый человек – культурный, образованный, возвышенный молодой богослов – на вопрос «Что такое дерево?» ответил: «Дерево – это строительный материал». А девушка, которой я задал тот же вопрос, сказала: «Дерево…
Дерево – это нежность. Посмотрите, как прекрасна его крона, как качаются его ветки и листья! Послушайте его шелест при дуновении ветра, под каплями дождя…» Это было совершенно другое восприятие! Для первого человека дерево не имело никакого значения: оно нужно было только для того, чтобы принести пользу ему самому. Единственное, что его интересовало в дереве, – как оно может быть использовано для его удобства. Для девушки же дерево имело значение само по себе – оно привносило смысл, оно что-то значило. Я ни в коем случае не хочу сказать, что этот смысл был в самом дереве, что дерево само по себе представляло тот смысл, который увидела девушка, что этот смысл был его сущностью. Но связь, появившаяся между деревом, увиденным и прочувствованным, и этой девушкой, создала ви́дение – именно это и дает нам поэзия.
Смысл присутствует не только в молчании или в такого рода ви́дении – смысл можно найти и в пространстве. Вы, наверное, помните, что, когда Кант[9] писал об эстетике, он говорил, что пространство и время составляют сущность эстетики, это метафизические сущности эстетики, которые должны быть выявлены. Помню книгу по архитектуре, где автор ясно говорит, что суть архитектуры заключена не во внешних формах, стенах, декоре, но в том, что архитектура открывает пространство. Мы заходим внутрь ограниченного пространства, и только потому, что у пространства есть границы, которые были созданы чьим-то ви́дением, пространство существует и обретает смысл; не из-за какой-то особой формы, но пространство как таковое. И я думаю, это очень важно, поскольку пространство может быть огромным, а может быть и небольшим, и даже слишком тесным, оно может оказывать на нас разное влияние.
Возможно, кто-то из вас, кто интересуется Эдгаром Аланом По [10], читал два его рассказа, посвященные вопросам эстетики: «Домик Лэндора» и «Поместье Арнгейм». В обоих рассказах его видение пространства соразмерно человеку. Мы еще вернемся к этому, но сейчас я бы хотел отметить, что для Эдгара По пространство, если оно не соразмерно человеку, или подавляет человека, или внушает ему ужас, не может содержать ничего прекрасного. В этих двух рассказах он пытается показать, что такое идеальный сад, идеальный пейзаж, когда он в точности соразмерен человеку, когда он не простирается широко и оттого не наводит страха. По его мнению, гроза, морские просторы, бескрайность неба слишком велики для человека, и потому их нельзя назвать прекрасными, они устрашающие, они представляют собой ужас.
Этот пример показывает, что у любого из нас есть возможность отвергнуть весь вещественный мир, если подобное представление о пространстве будет восприниматься как ужас, если оно не будет понято, если из него не извлечь никакого смысла. Также можно говорить о звуке. Я не говорю сейчас о музыке, но звук сам по себе тоже может быть носителем смысла. В исламе есть целая традиция понимания значения и смысла звука как такового и использования звука, чтобы донести или дать пережить, испытать два состояния разума, чувств, а также особый, согласно представлениям суфизма, духовный опыт. Еще один пример есть в интересном размышлении еврейского писателя Маймонида (Моше бен Маймона), который жил в XII веке в Испании. Рассуждая о том, как можно выразить звуками существование Самого Бога, он пишет, что единственный способ выразить невыразимое – договориться и выделить звук, который не имел бы никакого другого значения, кроме того, что речь идет о Боге. Это может быть музыкальная нота или сочетание звуков, но это должен быть особенный звук, и тогда он может обозначать Бога и нести в себе весь опыт, с Ним связанный, – не со словом «Бог», но с тем, что Сам Бог и Его отношения с нами означают для каждого человека лично, для всего человечества в целом или для определенных групп людей.
Мы находим ту же мысль у древних сибирских народов, которые с такой силой ощущали святость Бога, Его невыразимость: среди них были племена, у которых отсутствовало слово, обозначающее Бога, но, когда в беседе или в молитве они хотели обратиться к Нему или сказать о Нем, они делали жест рукой вверх – и это могло обозначать только «Он» и ничего больше. В православной литургической практике есть несколько молитв – в частности, в Евхаристическом каноне, – в которых обращаются к Богу, произнося «Ты», без всякого прилагательного, без всякого определения, потому что этого слова – «Ты» – достаточно, чтобы определить весь спектр взаимоотношений между молящимся человеком и Богом. Слово «Ты» здесь (Thou[11] в тех языках, где оно отличается от слова you), с одной стороны, обозначает абсолютную инаковость: некто, кто не-я, – и в то же время этим словом обращаются к самому близкому, самому дорогому, и поэтому «Ты, Thou» – это еще и такая близость, которую невозможно никак по-другому описать.
Я хочу вам сейчас показать или,
