Чувствую, как нервы натягиваются, как струны. — Или вам бы было удобнее, если б я вышла? Я не поеду туда, папа! Я сбегу из дома!
— Поедешь как миленькая.
— Нет! Не поеду! Не поеду!!!
Я выбегаю из кухни, размазывая соленую мерзкую жижу по щекам. Мама уже успела запереться в своей комнате, и я собираюсь закрыться в своей. Так решаются проблемы в нашей семье.
Глава 4. Краснов
Владимира Венерина я знаю с самого детства. Только вот раньше он казался мне большим справедливым и улыбчивым, кем-то вроде доброго медведя, а сейчас я вижу перед собой очень занятого и несчастного человека. На его голове появилась небольшая залысина, улыбка теперь выглядит неестественной, как будто кто-то стоит у него над душой и требует улыбаться, щеки впали, а живот, наоборот, округлился. Он смотрит на меня вымученным взглядом и ждет, когда я уже уйду.
— Я знаю, она бывает по-настоящему… безумной, — говорю я, — неконтролируемой. Капризной. Даже грубой. Но, если вы ее отошлете, вы можете ее потерять насовсем. Упустите момент, понимаете? Она нуждается в вас.
Эта квартира напоминает мне о наших днях детства, поэтому я все это и говорю. Я вдруг становлюсь жутко сентиментальным. В любой другой ситуации я бы наплевал и ушел. Мне давно уже по барабану жизнь Лены Венериной.
Дядя Володя снова прищуривает глаза и качает головой.
— Вы что, правда сошлись? — недоверчиво спрашивает он.
Я улыбаюсь и не отвечаю. Пусть думает, что хочет. Мое дело — высказать мою точку зрения, а уж там пусть сами решают, что с ней делать. Поднимаюсь из-за стола и зацепляюсь взглядом за детское фото Венериной, в рамке с ракушками. Там Лена недовольно смотрит в камеру, нахмурив брови и сморщив нос. Когда-то она не любила фотографироваться. Были такие времена.
— Вы отправите ее в этот пансион? — вырывается у меня, и в этот момент я презираю сам себя.
Откуда эта ностальгия, тоска по прошлому? Хватит уже лезть в чужие дела. Влез уже однажды, хватит. Разочаровался потом так, что все лето из дома не выходил.
— Это самое легкое решение, — задумчиво говорит Владимир Евгеньевич, — и я рад, что ты напомнил мне об этом. Самое простое решение, как правило, ошибочно. Нет, я позвоню в пансион и все отменю. Она останется здесь. Подожди, Даниил. Не уходи. Я не знаю, что у вас с ней за отношения, но я попрошу тебя об одном одолжении.
Я крепко сжимаю зубы, потому что я знаю, что он скажет дальше, и я не хочу ему отказывать, но и уходить в такой ситуации невежливо. Поэтому я поворачиваюсь к нему и жду.
— Присмотри за ней, — взгляд Владимира Евгеньевича мягкий и обволакивающий, прям как в детстве. — Ты же умный парень. Поднатаскай ее по предметам. Отвлеки от этих жутких байкеров. Я в долгу не останусь.
— Я, конечно, извиняюсь, — говорю я максимально спокойно, — но ее родитель — вы, а не я.
С этими словами я выхожу из кухни и думаю двинуться сразу домой, но почему-то передумываю и захожу к Венериной в комнату. Она лежит на кровати на животе, уткнувшись лицом в подушку. Может быть, она задохнулась, и мне не придется с ней разговаривать?..
— Что? — ее голос глухой и далекий.
— Ты никуда не едешь, не благодари.
Она тут же подскакивает и впивается ногтями в мое плечо.
— Не шутишь? — ее лицо блестит от слез.
— Нет. А тебе бы пора перестать уже вести себя, как пятилетняя.
— А тебе бы пора перестать вести себя, как сорокалетний! — почти что кричит она мне в лицо и отворачивается. — Тоже мне. Книжный червь.
— Сама червь. И больше не лезь ко мне, Венерина. Просьб «ради старой детской дружбы» больше быть не должно. Мы — уже не дети. И уж тем более — не друзья.
Она хочет съязвить что-то в ответ, нагрубить, обозвать меня, но этого не делает. От многочисленных усилий мускулы на ее лице еле заметно подрагивают, как рябь на экране телевизора.
— Ладно, — бормочет она.
— Ладно, — повторяю я и выхожу из ее комнаты.
Раньше мы часто здесь играли, но комната Лены с тех пор изменилась до неузнаваемости. И это хорошо. Моей подруги Лены давно уже нет. Здесь живет Венера: надменная и избалованная.
Когда я надеваю кроссовки, в горле образуется ком, который мне не удается проглотить. Зря я пришел сюда. Очень зря.
Глава 5. Венера
— Бэйби, ты просто конфета, — говорит Алмаз и застывает с шлемом в руках.
Мне нравится, как он на меня смотрит, но очень не нравятся эти его английские словечки, которые он так любит использовать. В такие моменты он напоминает мне первоклассника, пытающегося выговорить непонятные буквы.
— Привет, Алмазик, — целую его колючую щеку и усаживаюсь на мотоцикл, юбка слишком узкая и приходится действовать осторожно. — Подбросишь до школы?
— Может, ну ее? — предлагает Алмаз. — Полетаем?
Я бы с удовольствием согласилась «полетать», скорость и ощущение того, как сердце уходит в пятки, я обожаю, но лучше пока папу не провоцировать прогулами. Поэтому я прижимаюсь к холодной спине Алмаза и молчу.
— Понял тебя, крошка. Тогда держись!
У школы он останавливается и помогает мне слезть.
— Значит, папаша передумал? — уже второй раз спрашивает он.
— Да. Ты что, не рад, что я остаюсь? — мрачно интересуюсь я.
— Что ты, очень рад. Вечером свободна?
Обида проходит мгновенно, губы сами растягиваются в улыбке.
— А что? Есть предложения?
— Есть одно. Сегодня ночью в центре еженедельные гонки. В этот раз мой конь в лучшей форме, но мне нужна муза.
— Не знала, что для победы в гонках нужно вдохновение, — улыбаюсь я.
— Еще как нужно, бэйби. Ну, до вечера.
Он прижимается к моим губам, и я тут же чувствую знакомую слабость в коленях и головокружение.
Элька не понимает моей страсти. Она подходит ко мне и останавливается рядом. Мне не надо смотреть на нее, я и так знаю, что за выражение на ее лице. Что-то вроде смеси из отвращения, раздражения и презрения. Когда Алмаз скрывается за домами, я все же поворачиваюсь к ней. Она демонстративно засовывает два пальца в рот.
— Ты гадкая, — говорю я и начинаю двигаться в сторону школы.
Элька идет в ногу со мной и молчит. Затем все-таки не выдерживает.
— Не понимаю я, что ты в нем нашла! — недоумевает она. — Жирные немытые патлы, высокомерие и вонючая куртка — вот, что вижу я при взгляде на него.
— Он взрослый, — я пожимаю плечами. — От
