не услышав ни слова в ответ, вытащила пожитки из квартиры на широкую лестницу. Там, схватившись обеими руками за широкие перила, она заорала в пролёт.
Гневно, без слов, просто «ааааа!» – так громко, как только могла.
На лестничной площадке было ещё три квартиры. Из них две двери открылись – соседи уставились на Рену с любопытством.
Не говоря ни слова, она схватила вещи и потащилась вниз. Путь с третьего этажа большого, некогда такого любимого дома показался долгим и тяжёлым. Ещё хуже стало на улице. Рена поняла, что в офис придётся тащиться пешком, с увесистой и объёмной кладью. Где он, интересно? Она зажала сумку под мышкой и открыла рыжую тощую папку. Её толкали прохожие – обеденное время, все государственные служащие бежали домой или в бистро здорового питания, разбросанные там и сям по всей Диварре.
Рена завидовала им, этим мелким чиновникам и клеркам. Она и сама, студентка до недавнего времени, находилась на попечении государства, пока не пришлось бросать учёбу да искать работу поближе к дому. Девушка поначалу очень рассчитывала на помощь Лоры, но та её не взяла даже официанткой, и пришлось искать счастья в частной конторе, занимающейся уходом за домашними животными. Рена никогда не чувствовала особого призвания к этому занятию, но выгуливать собачек, кормить котов и чистить птичьи клетки всё же оказалось не самым плохим заработком. У неё даже было что-то вроде романа с сослуживцем.
Но в то время все время и деньги уходили на содержание квартиры, а потом – на лекарства, так что до серьезных отношений. Когда отец окончательно слёг, Рена работала уже четыре месяца, ещё два, и она получила бы прибавку. Однако её постоянные отлучки из дорогих особняков с собачками под мышкой – то домой, то, после второго приступа, в больницу, были замечены и поставлены на вид. В конце концов Рену рассчитали, деньги кончились, отец умер…
Рена поняла, что слёзы всё-таки победили. Вот они заструились по щекам, капнули на тонкую писчую бумагу, где стояли реквизиты «Бонуса». Хорошо, что они были отпечатаны на пишущей машинке – чернила неизбежно бы размазались.
Кто-то из прохожих споткнулся о её чемоданы, выругался. Рена рывком утёрла слёзы рукавом потрёпанного тёмно-фиолетового пальто, подхватила вещички и направилась по адресу «Улица Вольная, 72/2, нижний этаж, помещение 9».
Идти было далеко. Но оплатить трамвайный билет Рена не могла: у неё в карманах не завалялось ни единой монетки. Да и купюр не шуршало! Всё, что сейчас лежало в кармане пальто – носовой платок да ключ от унаследованного офиса, вручённый нотариусом этим злосчастным утром.
Ах нет, ещё – половинка фотографии. В очередной раз остановившись передохнуть, Рена нащупала её и снова рассердилась. Злость придала сил. Девушка шмыгнула носом, втягивая свежий осенний воздух.
К конторе она подошла спустя несколько передышек. Прошло, наверное, никак не меньше часа с момента, когда был сделан шаг за порог отчего дома.
Здание оказалось довольно старым, но крепким, солидным. Да и район не самый плохой: близко к промышленному, но всё же ещё недалеко от кварталов, где проживал средний класс. Так сказать, на границе.
Рена посмотрела на кирпичный дом – жилой, но с неприветливыми маленькими окнами. Полуподвал и первый этаж были сплошь отданы под лавочки, маленькие и побольше, и девушка стала выискивать среди многочисленных дверей и дверок свою. У неё уже окончательно онемели руки, оттянутые чемоданами, и стало ныть плечо, на котором висела сумка. Помещение номер 9 под скромнейшей вывеской «Агентство «Бонус»» нашлось в торце. Три ступеньки вниз, грязноватая зелёная дверь, замочная скважина. Рена вставила ключ, повернула ручку и вскрикнула, когда увидела на пороге с той стороны парня, одетого в перекинутое через плечо клетчатое одеяло.
ГЛАВА 3
Миром, как известно, правят сильные. И деньги. Иногда деньги правят миром даже больше, чем сильные. И если бы у Рены было хоть немножечко мелочи, чтобы заплатить какому-нибудь грузчику за доставку чемоданов или имелось полкружочка на трамвай, эта история наверняка свернула бы куда-нибудь в иное русло.
Но два тяжеленных чемодана, которые хрупкой девушке пришлось так долго и далеко тащить на себе, выбрали поворот судьбы за свою хозяйку. Рена сан Марна подняла свои пожитки, чтобы поскорее удрать от этого чучела в одеяле. Но силы изменили ей. Коленки задрожали и подогнулись, руки затряслись и разжались.
Молодой человек выпростал из одеяла длинную волосатую конечность и подхватил падающую в его объятия девицу.
– П-п-простите, – только и пролепетала Рена.
– Прощаю, – ответил парень в одеяле, делая благословляющий жест, словно священник. – Вы по какому вопросу, сан?
– Ни по какому, - возмущённо сказала Рена. – Я хозяйка.
– Как удачно! Надо же! Я как раз думал на днях, что пора мне найти себе какого-нибудь нового хозяина… или хозяйку. Раз уж прежний помер и о его наследниках ничего не слышно. Решил, что три месяца миновали и никто не унаследовал меня.
– Между прочим, хозяином был мой отец, - оскорбилась Рена, вставая потвёрже на ноги.
Одеяльно-мохнатые объятия оказались неожиданно приятными, но не век же висеть на незакомом парне?
– Да неужели? И почему он вам не рассказал обо мне?
– Откуда я знаю? Он в последнее время сильно болел. Заносите чемоданы, - Рена окинула взглядом молодого человека и помещение за его спиной, и на всякий случай прибавила:
– Будьте любезны.
– Значит, придётся побыть, – сказал парень. – Любезным, я имею в виду.
***
На первый взгляд, очень предвзятый и суровый, «офис» был настоящей дырой. Рена в две минуты обошла обе крошечные комнатушки и теперь пыталась унять рвущуюся наружу панику. «Как я буду здесь жить? На что мне существовать? Что мне делать? Мамочка, папочка, почему жизнь так ужасна? И сколько ещё пинков от неё я получу?»
Одна комната «офиса» представляла собой, видимо, рабочий кабинет и приёмную. Тут стоял внушительный и ужасно старый стол. Настоящее допотопное чудовище, каких изображают в учебниках по естествознанию. Семиклассники в городских гимназиях рассматривают их и пытаются остановить воображение! Дубовые ножки, широченная столешница, обитая чёрной кожей, конторка для письма и огромный блок для канцелярии – почти пустой. Возле стола приткнулся приставной столик поменьше, на котором уютно устроился однорукий граммофон. С виду ему было никак не меньше полусотни лет.
