а Рене – семнадцать. В тот год мамы не стало – утонула в нашумевшей в прессе аварии теплохода «Аран Давартран». Груженная песком баржа врезалась в борт теплохода, погибло много людей, и мама Рены была в их числе.
– Спишь, что ли? - раздался противный голос Ивы. - Вставай, нечего пролёживать мою кушетку.
Рена вскинулась и едва не заплакала от боли. Воспоминания трёхлетней давности сплелись с нынешними, ещё не зажившими.
– Иди поешь, Рена, – пригласила Лора. - Ива, зачем ты купила разные завтраки? Теперь я не знаю, какой взять: рыбный, куриный или мясной!
Рена повела ноздрями.
Маленькие корзиночки из желтовато-серого картона издавали соблазнительные запахи. Такую пищу можно было есть даже не разогрев, но Ива сан Марна никогда не принимала внутрь пищу холодной: считала, что это вредно для желудка.
Выхватив из-под рук старшей сестры первую попавшуюся упаковку, девушка, урча, как голодная кошка, открыла картонную крышку и принялась есть. Прямо руками зачерпывала бурый рис, политый сладковатым соусом, кусочки запечённой рыбы и палочки сельдерея и моркови. Поначалу Рена даже вкуса не различала, хотя обычно рыбу недолюбливала. Но когда как следует проголодаешься, не до привередливости.
Поймав брезгливые взгляды сестёр, застывших с вилками в руках в ожидании, пока на сковородке подогреется их еда, Рена ничуть не смутилась. Только облизнулась и взяла со стола ложку.
– Доедай и уходи, - сказала Ива. - Можешь собрать твои вещи. Но я проверю, чтобы ты не унесла ничего лишнего.
Рена не наелась, но картонку отставила.
– Я думала, ты дашь мне ещё хотя бы пару дней, – пробормотала она.
– Для чего же?
– Хотя бы чтоб найти жильё, – ответила Рена, понимая, что за два дня эту проблему не решить.
Нет работы – нет денег – не найдёшь и жилья. Так ведь это работает.
– Вся Диварра рукоплещет, представь себе, – кисло ухмыльнулась Лора. – Никчёмная ты дурёха!
– Какая уж есть. Дайте мне пару дней!
– Я дам тебе доесть мою еду и выпить мой чай, – безжалостно сказала Ива, – и убирайся. И так тут пожила в своё удовольствие! Двадцать лет и ещё три месяца после смерти папочки впридачу! И знаешь ли… Если бы он оставил квартиру тебе, разве ты не выставила бы отсюда все Лорины вещички?
Рена пробубнила, что Лорины вещички могут оставаться на своих местах, и она даже может их не стирать и не ставить на место: как кинула, так пускай и валяются. Но её уже не слушали. Торопливо доев рис и рыбу, девушка не стала ни пить чай, ни есть морковный пирог – полезный и, очевидно, поэтому такой гадкий!
***
Собрать немудрящие пожитки не составило большого труда. Гораздо сложнее оказалось свыкнуться с мыслью, что отныне у Рены нет дома. Причём по-ивиному выходило, что три месяца она занимала эту квартиру, не имея на неё никаких прав. Противно, грустно и страшно! И ведь даже мысли не мелькнуло, что квартира может оказаться чужой. Надежда на то, что она унаследует собственное жильё, не покидала Рену до последнего. И вот надо же… именно эта она и рухнула.
Стараясь не разреветься, Рена нашарила на тумбочке возле кровати рамку с чёрно-белой фотографией отца и мамы и сунула её в чемодан. Вопрос, куда податься, сейчас тревожил больше всего – даже сильнее потери отца! Пока Рена ещё не ушла, она могла бы кому-нибудь позвонить. Но родня матери вся жила в других городах, а немногочисленных друзей она побеспокоить боялась. Бывшая сослуживица, например, пустила бы её к себе ненадолго: она всегда относилась к девушке хорошо. Но там двое детей в маленьком доме, пожилой муж – старше сослуживицы, тоже не юной, на шестнадцать лет… Нет, исключено. Других друзей, у которых можно было бы задержаться больше, чем на одну-две ночи, у Рены не было. Все или с родителями, или с супругами, или на съёмных квартирах. В Диварре не так-то просто найти свой угол. Промышленная столица мощной державы, надменно дымящей другим странам в лица своими бесчисленными трубами, кишела бездомными. Целые кварталы окраин были битком набиты «уличной пылью».
Цепляясь за последнюю соломинку, Рена вспомнила про унаследованный «спичечный коробок» и подумала, что как бы ни был мал или неуютен приобретённый папой офис – он может стать пристанищем. Папка, где же та тощая рыжая папка? Рену прошиб холодный пот. Неужели потеряла? Оставила у нотариуса? Она плохо помнила, как Ива довезла её, но, быть может, папка лежит у неё в машине?
Подхватив два чемодана и сумку, Рена замерла на пороге своей комнаты и оглядела её. Сердце сжалось, словно его хозяйка прощалась с живым человеком. Боясь, что не сумеет сдержать слёз горечи, обиды и слабости, нахлынувшей от несправедливости судьбы, Рена поспешила к выходу. В прихожей путь ей преградила Ива.
– Я проверю твои вещи, - заявила Лора, вцепившись в Ренину сумку.
И сёстры принялись копаться в её пожитках.
– Ты глянь, какое у неё бельё, – сказала Ива. – В жизни не думала, что приличная женщина может позволить себе ходить в таком, знаешь ли.
– Поэтому у неё и нет парня, – вторила старшей сестре Лоресия. - А что тут у меня! Представь себе, она хотела украсть рамочку.
Ива перехватила рамку с фотографией из рук Лоры. Вытащила оттуда фото и разорвала его пополам.
– Это твоё, – сказала она и бросила ту часть, где была мать Рены, под ноги младшей сестре.
А вторую часть демонстративно вставила обратно в рамочку. На тёмном пиджаке папы одиноко белела мамина рука.
Рена стиснула зубы. Плакать перед этими двумя стервами ей не хотелось. Она поискала глазами папку, увидела её на столике у двери и прижала к груди. Сёстры попинывали развороченные чемоданы.
– Собирай хлам и уходи, – сухо сказала Ива. – И буду счастлива, если никогда не увижу и не услышу тебя или о тебе.
Когда Рена собирала чемоданы, руки тряслись от злости на сестёр и от жалости к себе. И именно в этот момент ей захотелось сделать так, чтобы сёстры не просто о ней ещё услышали. О нет! Чтобы они, услышав, скрипели зубами и выли от зависти.
– Прощайте, – сказала она дрожащим голосом, и,
