Бьянки, Катерине Росси-Бьянки. Теперь Катерина Андреева. — Я прищуриваюсь. — Вы бы запретили королям сидеть за столом, за которым пируют итальянцы и русские?
О'Флаэрти выглядит взволнованным.
— Конечно, нет. Но ради Братвы Виктора соглашаются на такое, после того как твой отец…
— Я хорошо осведомлен о том, что сделал мой отец, и о его глупости, — говорю я ледяным тоном. — Нет необходимости напоминать мне об этом каждый раз, когда мы садимся за этот стол. Он думал, что сможет взять все это в свои руки и править всеми северо-восточными территориями вместе со мной и моим сводным братом.
Что ж, полагаю, я могу догадаться, откуда у Алексея появилась эта идея. Предательство моего отца и Франко имело более долгосрочные последствия, чем даже он мог себе представить. Он, конечно, никогда бы не подумал, что один из бригадиров Виктора подхватит эту идею и попытается присвоить ее себе.
Меня захлестывает новая волна горечи. Обвинять предательство моего отца в том, что Ана является собственностью какого-то французского миллиардера, это большая натяжка. Возможно, она уже потеряна и за пределами моей досягаемости, но мне нетрудно совершить этот скачок, учитывая мой гнев. В эти дни во мне накопилось очень много этого, больше, чем когда-либо прежде. Сюжет моего отца, открытие того, что человек, которого я встречал несколько раз, на самом деле был моим сводным братом, человеком, который оказался монстром. Законная казнь моего отца от рук Виктора Андреева, мое вознесение туда, где я никогда не планировал оказаться. Несправедливая потеря девушки, с которой я только начал знакомиться, девушки, о которой я не должен был так сильно беспокоиться. Одной мысли о том, что кого-то продают, передают другому человеку, с которым обращаются как с собственностью, достаточно, чтобы привести меня в бешенство. Но тот факт, что это Ана, которая уже прошла через так много, больше, чем даже я знаю, заставляет мою кровь закипать. И я не знаю, с чего начать, чтобы исправить это, и даже должен ли я это делать, отчего я чувствую себя намного хуже.
— Виктор Андреев — всепрощающий человек, когда это оправдано, — твердо говорю я. — Он знает, что грехи отца, это не грехи сына, и грехи одного брата не являются отражением грехов другого. Он рассматривает эту взаимную дружбу как путь вперед для наших семей, способ для всех нас процветать.
— Ты имеешь в виду процветать за счет женщин, которых продают, чтобы на них лежали. — Вступает Финн О'Лири, его седые брови сходятся на переносице. — Мы все знаем, чем занимается Виктор Андреев, или, вернее, кем. И я здесь не для того, чтобы быть частью этого.
— Это вторая часть того, что я предлагаю вам. — Я оглядываю сидящих за столом, переводя дыхание. — Виктор Андреев отошел от бизнеса торговли людьми. У меня есть достоверные сведения, что больше ни одна женщина не пройдет через его руки для продажи.
О'Лири фыркает.
— И мы должны в это верить? Это прибыльный бизнес, да, и такой, от которого у меня по коже бегут мурашки. Что теперь будет делать великий и могущественный Пахан ради богатства?
— Это еще предстоит окончательно определить, — спокойно говорю я ему. — Есть другие способы заработать деньги, связанные с сексом, которые осуществляются по обоюдному согласию. И ходят слухи о его партнерстве с синдикатом в России, который готовит шпионов и убийц для различных работ. Но я верю…
— Ты веришь. — Финн О'Лири с отвращением качает головой, и я вижу, как О'Флаэрти согласно кивает. — Почему мы должны соглашаться с тем, во что ты веришь, мальчик…
Я вскакиваю на ноги, прежде чем полностью осознаю, что делаю, мои руки ударяют по твердому дереву стола.
— Мы сидим за этим столом, потому что Король, который возглавляет наши семьи, всегда ценил вклад других. Но читайте королей. Ни ты, Колин О'Флаэрти, ни ты, Финн О'Лири, ни любой другой из вас, кто мог бы согласиться со мной, слишком труслив, чтобы высказаться. Я на этом стуле, во главе этого стола. Я говорю, что мы заключим союз с Братвой, объединив их перемирие с Лукой Романо и итальянской мафией, чтобы все мы могли есть за столом, за которым пируют знатные семьи этого города. Когда я говорю вам, что верю Виктору Андрееву, что я верю в дружбу, которую он мне предложил, и в ее условия, вы будете слушать и прислушиваться ко мне. — Я стискиваю челюсти, мой взгляд встречается с каждым мужчиной по очереди. — Я не мой отец, но я буду править здесь вместо него. Ní éilíonn mé go nglúine tú, ach iarrfaidh mé ort bogha (Я не требую, чтобы вы преклоняли колени, но я попрошу вас поклониться).
Над столом повисает тяжелое молчание.
— Да, парень, — наконец говорит Коннор О'Флаэрти. — В тебе все-таки есть немного от твоего отца, я это вижу. Но очень многие из нас хотели бы услышать слова О'Салливана по этому поводу. И его сегодня здесь нет. Интересно, почему?
— Я слышал, Сирша О'Салливан ждет твоего ответа на предложение ее отца, — говорит О'Лири, его глаза сужаются. — Человек, который хочет руководить нами, не дрогнул бы, женившись на ирландской принцессе и сделав ее нашей королевой, не так ли?
— Сирша О'Салливан прекрасный выбор. — Затем заговаривает Денис Махони, его льдисто-голубые глаза устремлены на меня. Я чувствую дрожь в животе от выражения его лица, потому что я достаточно хорошо знаю, насколько близки были Махони и мой отец. Я также знаю, что он видит во мне бледную тень того, кем когда-то был мой отец. — Среди нас царственная особа и красавица в придачу. Подпиши контракт о помолвке, парень, и ты увидишь, что мы все гораздо более податливы к твоим заговорам и планам относительно будущего Королей.
Снова воцаряется тишина, и Денис Махони встает, оглядывая стол.
— Я думаю, мы обсудили сегодня все, что могли, ребята. Я знаю, что выпил уже все, что мог переварить.
Его взгляд снова встречается с моим, яркий и дерзкий, а затем он поворачивается и широкими шагами выходит из комнаты. За столом слышится шум, но все остальные мужчины тоже медленно встают, поглядывая на меня, когда они выходят. Холодное чувство поселяется у меня в животе, когда они это делают. Я чувствую, насколько хрупки бразды правления, как быстро они могут сломаться в моих пальцах, и я вспоминаю то, что однажды услышал, как мой отец сказал моему брату, моему настоящему брату Коннору Макгрегору. Его полному тезке, тому, кто должен был править после него. Того, кого он забыл и предал, когда объявил о своем незаконнорожденном сыне.
Мой отец всегда забывал и обо мне, даже когда я стоял рядом с ним. И теперь я вижу, что это имеет более далеко идущие последствия, чем даже я мог себе представить.
— Они
