являлся центром всего и вся, после чего интересовался состоянием дел в системе. Я был еще очень молод, но уже и тогда со времени появления последнего летописца прошло очень много времени. Тогда мне сказали — и теперь я верю сказанному, — что произошло нечто такое, после чего летописцы уже не могли попасть к нам. Если бы я понял это в пору молодости, когда был таким же, как вы, — он выразительно посмотрел на молодых кротов, — я обязательно отправился бы в путешествие, как это сделала отец моего отца, пусть при этом я, подобно ему, и не вернулся бы обратно.
Последнее замечание старого Халвера было оставлено без внимания — старому чудаку приходило в голову и не такое.
И все же в одном Халвер был прав. Произошло что-то необычное, и Система, Древняя Система Данктона, чье славное имя было вписано в анналы Аффингтона, оказалось отрезанной от мира.
Она и так была достаточно изолированной — на востоке ее ограничивала меловая осыпь, на севере — болото. Наконец, во времена халверовского дедушки и без того опасная дорога, находившаяся далеко на северо-западе, стала еще опаснее и ее не могли перейти ни кроты, ни ежи, ни большинство других животных.
Летописцы, взявшие за правило регулярно посещать Данктон, вынуждены были отказаться от этого стародавнего обычая. Тех кто отваживался выйти на дорогу, убивали диковинные существа, которых жившие возле дороги кроты называли «ревущими совами». Другим отправиться в дальний путь не позволяло отсутствие смелости или, может быть, веры.
Итак, Данктонская система оказалась предоставленной самой себе — хорошая, безопасная система, которая, однако, год от года утрачивала свой боевой дух, стимулировавшийся пришлыми кротами, в особенности, летописцами. Многие традиции забылись, — многие, но не все. Главный обычай, состоявший в проведении Хода старейшин к Камню в Середине Лета и в Самую Долгую Ночь, сохранился. Связанные с ним истории и легенды продолжали передаваться из поколения в поколение, при этом они приобретали все боле упрощенную и условную форму, поскольку редкие из новых кротов обладали такой же любовью к языку и духовной силой, какими владели сказители Древней Системы.
Если бы данктонские кроты знали о том, что происходит в других системах, они, возможно, испытали бы определенное облегчение, поскольку их собственное вырождение являлось отражением общего упадка духа и энергии кротовьего племени. Иными стали даже летописцы, — будь они прежними, они все равно нашли бы дорогу к Данктонскому Лесу, какие бы трудности ни возникали у них на пути. Но кого бы они встретили здесь, в Данктоне? Жирных, лоснящихся, самодовольных кротов…
Обитателей Данктона не тревожила утрата былого духа, и мнение летописца вряд ли тронуло бы большую часть старейшин, управлявших системой в юные годы Брекена, ибо те принадлежали к новому поколению, все интересы которого были связаны исключительно с нижней системой. Такие старейшины, как его отец Буррхед, просто не поняли бы, что имеет в виду летописец, говоря об утрате подлинного духа Данктона. «Разве нам не достает червей, разве мы не защищаем свою систему, разве у нас не родятся дети?» Именно так он и ответил бы летописцу.
Другой старейшина — Рун — также происходил из вестсайдцев, хотя со временем он и переселился поближе к Бэрроу-Вэйлу, чтобы быть в курсе всех происходящих здесь событий. Зловещий крот, от темных и скользких, словно почва Болотного края, слов которого леденела кровь. Он не обладал ни размерами, ни силой Буррхеда, но был чрезвычайно коварен и хитер. Он словно чуял беду — знал, когда придет ненастье или упадет дерево, когда проголодаются совы (он мог привести своих недругов в такое место, где те могли стать легкой добычей крылатых хищников) или начнется эпидемия.
А каким он был умным, этот Рун, — ну, просто умным-преумным. Однако если ты находился рядом с ним, странная печаль овладевала тобой — печаль и желание проветрить шкурку. Все знали о том, что с ним нельзя связываться, — кроты, имевшие глупость перечить Руну, умирали таинственной смертью.
Голос его был холоден, как лед, сух, как лай, страшен, как сама смерть. ни один крот не отваживался вызвать его на бой, ни один крот не видел, как он разит своих врагов. Да, стоило только начаться брачному сезону, как он кого-то убивал, заманивая соперников в темные гибельные места. Руна боялись, Руна избегали, ибо он воплощал собою смертный ужас.
— Уж ему-то ума не занимать! — шептались кроты у него за спиной. — Уж он своего не упустит… Скоро всей системой будет править…
Двое старейшин — Меккинс и Догвуд — происходили из северян. Меккинс был едва ли не единственным болотным кротом, которому удалось войти в число старейшин, впрочем, он вырос на нейтральной территории севернее Бэрроу-Вэйла и имел достаточно условное отношение к болотному сообществу. Он говорил на особый северный манер, то и дело перемежая речь странными оборотами.
— Буррхед, старина, неужели ты это серьезно? — На любую идею, высказанную вестсайдцем, он реагировал примерно так. — Да это же червям на смех. Лучше послушай, что я тебе скажу…
Он оказался очень полезен, поскольку постоянно контактировал с болотными кротами, болотные кроты особенно ценили его за то, что он часто общается с другими старейшинами. Отличали его лукавый ум, острый язык и вспыльчивость. Догвуд, второй старейшина-северянин, был его близким другом, хотя и являл собой прямую противоположность Меккинсу (у близких друзей такое не редкость). Он был толст и благодушен. Догвуду завидовала вся система, поскольку он считался лучшим искателем червей во всем Данктоне.
— Да если бы он захотел, то отыскал бы червей и в снегу, — так говорил о своем приятеле Меккинс.
Самым старым из всех старейшин был Халвер. Он пережил уже шесть — шесть! — Самых Долгих Ночей, что само по себе не могло не повергать других кротов в изумление. Впрочем, он стал совсем дряхлым — этой весной он даже не пытался искать себе пару. С другой стороны, он сохранял бодрость духа и веселость. О чем бы ни говорил Халвер, он всегда смеялся, и потому многие кроты полагали, что он постоянно шутит и никогда не говорит ничего серьезного. Те же, кто был хоть чуточку умнее, ловили каждое его слово. Он часто говорил о том, что за время его жизни система пришла в полнейший упадок. Халвер оставался, пожалуй, единственным кротом, помнившим древние ритуалы и присловья. Когда же он заводил речь о камне, можно было подумать, что он говорит о своем близком друге.
— У
