Вот, собственно говоря, и все, что было известно просвещенным эллинам и римлянам о гуннах (по-гречески: «уннах») в 400 г. п. Р.Х. (вероятном году смерти Аммиана, завершившего последнюю часть своих «Деяний» в 396 г. и, как мы видим, оказавшего сильное влияние на Иордана и других). В году первого вторжения этих отменных, но превосходящих в дикости своей всякую меру воинов. Завывающих, как волки, словно вросших в спины лохматых и приземистых, с длинными гривами, коней. Столь же диких, как и обуявшая темных кочевников страсть к золоту. Население греко-римского мира не разучилось, разумеется, за несколько столетий «пакс романа», воевать. Но оно уже давно не сталкивалось, в большинстве своем, с внешней агрессией такого масштаба и такого чуждого грекам и римлянам во всех отношениях народа, как гуннское нашествие. И потому пережило такой ужасный шок, что осознать всю глубину пережитого им потрясения мы можем, разве что, вообразив себе вторжение на нашу Землю агрессивных, во всем чуждых роду человеческому, «не похожих на людей», «нечеловечески жестоких» (хотя, казалось бы, кто может превзойти человека в жестокости!?) инопланетян, пришельцев из (иного) космоса. Что ни возьми, все говорит в пользу этого сравнения. Привычное оружие оказывалось вдруг неэффективным против ворвавшейся в привычный мир людей свирепой агрессивной «нелюди». Носителей этого привычного оружия как будто парализовал ужасный, подлинно нечеловеческий, дьявольски-безобразный, внешний вид агрессоров, явившихся вдруг из другого мира, с которыми было совершенно невозможно установить взаимопонимание, как-то «по-человечески» договориться…
Слух о вторжении нежданных и неведомых пришельцев с быстротой степного пожара распространился от нарушенных ими границ считавшейся официально, как и встарь, единой Римской «мировой» империи. В действительности давно уже разделенной на две половины – Западную и Восточную (возглавляемые каждая – своим особым императором, именовавшимся также принцепсом – «первым», или августом – «божественным», «величественным»). Слух дошел как до обеих тогдашних реальных столиц римского мира, резиденций правящих императоров – Второго Рима, т.е. Константинополя (или, говоря по-современному, Стамбула) и Медиолана (современного Милана) -, так и до Первого, Ветхого, Рима на Тибре, горделиво именуемого «Вечным городом». «Царственный град»-миллионер на Тибре был издавна битком набит варварами – выходцами из всех племен и народов многонациональной империи и соседних стран – служившими в римских вспомогательных войсках – ауксилиях. Начиная с Октавиана Августа императорскими телохранителями были германцы, начиная с Бассиана Каракаллы – скифы и т.д. На улицах и площадях «столицы мира» можно было встретить рабов и вольноотпущенников-либертинов родом изо всех провинций Римской «мировой» державы. Изысканной приправой к пирам римской знати и богачей издавна служили красавицы-рабыни с самой экзотической внешностью. Но и в этом многонациональном мегаполисе постепенно росло понимание, что гуннское нашествие есть нечто новое. Нечто в корне иное, чем достаточно беспомощные набеги вечно голодных, жадных до добычи кочевых народов. Эти народы римлянам до сих пор удавалось, рано или поздно, побеждать (не только силой оружия, но и используя принцип «разделяй и властвуй»), порабощать, превращать в своих воинов-«федератов» или «социев» («союзников»), в крестьян-поселенцев, и, в конечном счете, романизировать (обращая их в «римлян» или, хотя бы, «полуримлян», «романцев»).
Но гунны, эти абсолютно чуждые людям, нравам и обычаям греко-римского мира, неведомые человекообразные существа, пришедшие как бы из ниоткуда, не знали ни пахоты, ни виноградарства, не имели крыши над головой, да и не стремились ее иметь, жить оседло. Каким же способом можно было приучить их к оседлой жизни, отучив от кочевой, посадить на землю? С греко-римской точки зрения, гунны не испытывали никаких «нормальных» человеческих потребностей, не имели никакой собственности (в греко-римском понимании этого слова). Каким же «калачом» их можно было заманить, привлечь, заставить жить, как все другие подданные Римской «мировой» империи? Ведь гунны – опять же, с греко-римской точки зрения, даже не имели собственного языка. Не владели человеческой речью, издавая лишь короткие, отрывистые, непонятные, грубые звуки, как звери, убегающие от врага. Увы, но в чем-то убедить, уговорить, перехитрить и обмануть такие существа, не владеющие нормальной человеческой речью, не способные внятно изъясняться, оказывался неспособным и бессильным изощренный, тщательно отшлифованный язык самых искусных римских дипломатов.
Никто не знал, откуда, собственно, свалились на голову «цивилизованному человечеству» (т.е., в понимании греков и римлян, Римской «мировой» империи) эти чудовищные гунны. Похоже, что и сами гунны толком не знали, откуда они. Тем не менее, внезапно они оказались буквально повсюду. И, казалось, не нашлось во всей Римской державе плотин, чтобы удержать этот хлынувший неизвестно откуда и начавший заливать всю империю неудержимый, кровавый поток. Поток, растекавшийся во все ее концы тысячами струек, несущих всему, встречающемуся им на пути, гибель и разорение, разрушение и смерть.
2. Ужасная судьба невест Христовых
В духовном плане греко-римский мир, в момент вторжения свирепых гуннов, находился в переходном состоянии. Так сказать, на переломе. Старые боги эпохи античности постепенно умирали. Они все больше отдалялись, покидали свой привычный мир. Все реже откликаясь на мольбы и просьбы своих почитателей, все больше разуверявшихся в прежних, старых, ветхих богах. Хотя еще повсюду высились древние храмы этих прежних, старых, ветхих богов. Император Константин I Великий, основатель Нового, или Второго, Рима, на Босфоре, названного в его честь, в довольно скором времени, Константинополем – «городом Константина», хотя и сделал христианство де-факто поначалу признанной официально, а впоследствии и государственной религией Римской империи, культ прежних языческих богов отнюдь не отменил и храмы их не тронул. За исключением храмов богини любви и красоты Афродиты-Венеры. Император-воин считал ее расслабляющий, чувственный культ крайне вредным с точки зрения необходимости поддерживать в «римских мужах» прежнюю воинскую доблесть, которую всеми силами стремился возродить. Но, хотя еще поднимался к небу благовонный дым курильниц и приносились кровавые жертвы на алтари древних языческих божеств, становилось все более очевидным, что дни их уже сочтены. Официальный Рим формально по-прежнему воздавал почести римским государственным богам – громовержцу Юпитеру, богам воинов Марсу и Геркулесу, богу-кузнецу Вулкану, богу торговцев Меркурию, лучезарному Аполлону, луноликой Диане и прочим. Однако сердца подданных римских императоров давно уже принадлежали иным богам. Как правило, египетским или азиатским «искупителям», «спасителям» и «избавителям» – Исиде, Аттису, Адонису, Кибеле, Дионису.
Легионарии (обладавшие римским гражданством воины состоявшей из легионов регулярной армии) и ауксилиарии (воины вспомогательных частей, не имевшие римского гражданства, но надеявшиеся заслужить его потом и кровью), несшие ратную службу на Востоке «мировой» империи, отражая нападения парфян, сарматов, персов и других восточных «варваров», переняли от парфян и персов солнечный культ древнего арийского бога-спасителя Митры (Мифры, Михра, или, по-армянски – Мгера). Этого ведического хранителя договоров и авестийского «ока» верховного Благого Божества Ормузда, или Оромазда (от персидского «Ахура Мазда» – «Мудрый Бог»). Культ Митры они переносили на новые места своей службы – на Запад и в другие части Римской «мировой» державы. Там бог света Митра (порой ассоциируемый римлянами с Марсом, Аполлоном, Гелиосом) усердно почитался, под именем «Непобедимого Солнца» (Соль Инвиктус), даже в самых отдаленных римских военных гарнизонах. Восточная по происхождению вера в искупителя Митру – митраизм – распространилась по всей Римской державе. Ее исповедовали даже императоры. А необычный культ, зародившийся в маленькой колониальной территории на берегах речушки под названьем Иордан, где римский наместник-прокуратор правил горсткой вечно склонных к мятежу, жестоковыйных иудеев, распространился до самого Рима и даже до римской провинции Галлии. И получил немало приверженцев среди «маленьких людей», лишенных корней «безродных космополитов» имперской метрополии и даже среди римских воинов.
