рабочих блестели. Павел Васильевич шел от молота к молоту, от пресса к прессу, здоровался с рабочими, спрашивал, как идет дело, что мешает в работе, какие есть просьбы, предложения. Когда он подходил, люди на минуту останавливали работу, но все равно приходилось кричать, чтобы слышать друг друга. И из этих коротких разговоров он узнавал больше, чем из бесед с начальником, потому что тот рассказывал о деле в целом, а здесь он видел все мельчайшие детали жизни цеха. Картина становилась не только ясней, но и дороже, родней его сердцу. Ведь одно дело — знать, другое — чувствовать.
У одного из молотов кузнец постучал каблуком по свежему полу.
— Сделали?
— Сделали, Павел Васильевич, спасибо. Побаиваются вас. Раньше сколько говорили — все не час да не время.
Он отошел к другому молоту.
— Что-то я тебя не видел в прошлый раз? — спросил подручного.
— Приболел малость, Павел Васильевич. Сквознячку хватил.
— Да ты уж все говори, если начал, — заметил кузнец.
— Я все и сказал.
— Врет, Павел Васильевич. Конец месяца был, план знаете как шел. Прозевали вначале. Вижу — тычется парень. Сначала-то и не понял, прикрикнул, потом гляжу — не то что-то. Тридцать восемь, а он работает. «Что же, говорит, один ты, что ли, будешь?» Прогнали.
— Правильно сделали. А ты что — на улицу выскочил?
— Да нет. В обед в курилке. Стекла-то выбиты.
Павел Васильевич сделал пометку в записной книжке. «Ведь говорил же — проверить все, — недовольно думал он. — Самого бы его пропарить так вот да потом на ветер и высунуть! Ну я так пропарю — доволен будет!»
На середине цеха он подозвал мастера.
— Это что у вас? — показал на завалы у молотов, и грязь на окнах.
— Как что? У нас ведь цеха, а не зал для танцев, — усмехнулся мастер.
— Этого я не знал, спасибо, научили, — вспыхнул Павел Васильевич. — Но вы уж договаривали бы до конца. Что, мол, удивляешься? Впервые видишь, что ли? Верно, не впервые. Ждал: заговорит в вас совесть или нет? Не дождался. Так вот, если я еще раз увижу это безобразие — разговор кончится плохо.
— Дело как-то у нас не вяжется. Не до этого все вроде, — вступился начальник цеха.
— Не вяжется, между прочим, из-за нашей распущенности, халатности, а иногда и просто недобросовестности. Давайте кончать с этим, — ответил Павел Васильевич.
Смущенные, красные стояли перед ним начальник и мастер. Им было неудобно. И Павел Васильевич понял, что больше они перед ним краснеть не будут, сделают. Уже перед самым выходом залюбовался работой пожилого кузнеца Максимыча. Чернобородый, с густой сединой в смоляных волосах и молодыми горячими глазами, старик управлял молотом — следил за поковкой так, как следит охотник за приближающейся дичью, весь в напряженном, тревожном и радостном возбуждении. Павел Васильевич услышал, как, сбросив очередную поковку, старик крикнул:
— Э-э, родимая, будешь знать, как не даваться! Давай, Вася!
И подручный Вася, такой же возбужденный, давал! Это чувство радостной работы захватило Павла Васильевича.
— Здравствуй, Максимыч! — подойдя, крикнул он.
Старик быстро обернулся, кивнул.
— Дай-ка я попробую, — прямо в ухо ему проговорил Павел Васильевич.
Кузнец остановил молот, удивленно глядя на него, потом отступил в сторону, освобождая место. Кто-то подал халат. Павел Васильевич взял клещи и только, еще плечом двинул, не успел обернуться, как Вася подал ему поковку. Павел Васильевич нажал педаль, и молот быстро ударил несколько раз. Он не успел как следует повернуть поковку — испортил, сплющил.
«Неужели забыл?» — испугался он и снова двинул плечом, и снова Вася подал ему кусок горячего белого металла. Павел Васильевич перехватил его, чтобы удобнее, ловчее было держать клещами, тихонько нажал педаль, и еще, и еще — и пошел, ловко поворачивая поковку под каждый удар молота и уже не выключая его. И с каждым новым ударом ритм работы все больше захватывал и возбуждал его. Он не заметил, как Максимыч сменил Васю и сам подавал поковки, не видел, что около молота собрались люди. Он работал и работал.
Вдруг молот остановился.
— Что такое? — вздрогнув, спросил он.
— Хватит, Васильич, — ласково сказал старый кузнец. — Душа, значит, не устояла?
Тряхнув головой, Павел Васильевич сбросил со лба мокрые волосы.
— Пять лет кузнецом работал… Когда мастером стал, долго не мог привыкнуть без молота работать. Вижу что́ не так — возьму и сделаю. Показать, объяснить надо, а я — сам. А вы чего собрались? — спросил стоявших около молота рабочих.
— Не часто видишь, чтобы директор к молоту стал.
— А-а. Ну-ну. Знаете что? По местам, по местам. А то я вроде работу срываю.
Веселый смех прокатился по цеху. Все разошлись, только несколько парней остались около молота.
— А вы что же?
— Ученики мои, Васильич, — пояснил старик.
Павел Васильевич посмотрел на крепких, здоровых ребят, на седого их учителя и спросил:
— Будут кузнецы, Максимыч, а?
— Будут. Да вон гляди, мои работают, — он кивнул на нескольких молодых кузнецов и, обернувшись к ученикам, сказал: — А ну-ка, покажите работу, ребята. — Парни растерянно и смущенно переглянулись, и Павлу Васильевичу вспомнилось, как сам, бывало, робел и на сдаче пробы, и особенно перед начальством.
— Да не бойтесь, Васильич — наш брат, кузнец! — проговорил Максимыч с уважением, и теперь уже смутился Павел Васильевич.
Трое учеников по очереди показали свою работу.
— Молодцы! — похвалил Павел Васильевич. — Может, что-нибудь мешает учиться?
— Просьба есть, товарищ директор.
— Говорите.
— У нас общая просьба.
— Так давайте тогда в контору.
Полсотни учеников еле вместились в цеховую контору. Плотно окруженный ими, Павел Васильевич стоял у стола, ожидая, пока придут все.
— Все, товарищ директор, — проговорил староста группы, — остальные во второй смене. А просьба у нас такая. Новый цех строят, и оборудование там новое. Верно ведь?
— Правильно.
— А мы его только на бумаге видели. Просим поставить нам хоть бы пару молотов. Боятся, что испортим дорогие машины, так пусть дадут мастеров, Максимыча и Ивана Егорыча. На молоте царапину сделаешь — все равно, что душу у них поцарапаешь. Не испортим.
— А где их поставить? Ведь это не чемоданы — взяли и переставили на другое место. Здесь, в старом цехе, и негде, да и не к чему. Только разберешь старые и соберешь новые, а их придется переносить на новое место, в новый цех.
— Значит, нельзя. А потом придем в новый цех к новым молотам, и начнется учеба. Сейчас время идет впустую, потом еще время понадобится. Когда же это мы цех пустим как полагается?
— А это от нас зависит.
— Может, вы такой особенный, что сразу в любом деле мастер, а вот я не могу, мне учиться надо! — крикнул кто-то сзади, и шум
