того длинного списка обреченных на погибель бояр.
— ...Спафарий Уреке, конюшенный Фуртунэ, логофет Генгя...
Асени слушал и все еще надеялся, что воевода не подпишет этот длинный список боярских имен, не допустит, чтоб свершился такой черный грех. Но, к великому его удивлению, Александр подписал и приложил к тому списку господарскую печать.
Батиште схватил список и радостно воскликнул:
Теперь остается только послать за палачом и капитаном драбантов[11], чтоб схватил их, миленьких, тепленькими.
— Может, лучше пригласим их ко дворцу на пир? Возьмем тихонечко, по-хорошему... — сказал воевода.
— Как твоя милость прикажет, так и будет, — подобострастно осклабился советник и тряхнул колокольчиком.
Асени выскочил из-за занавеса:
— Приказывай, государь! — склонился он перед воеводой.
— Беги домой к капитану драбантов и вели немедля явиться к нам!
— Слушаю, твоя милость! — промолвил он и, не переставая кланяться, удалился. Выскочив со двора, он постоял немного, сдерживая волнение, а потом пустился вниз по Русской улице. Однако, дойдя до конца ее, свернул не в гору, к дому капитана, а направился к Господской магале[12]. Проклятый крестный, по милости которого он вот уже два года живет позорной жизнью лакея, теперь у него в руках. Пальцем, старый хрыч, не шевельнул, чтобы и его сделать человеком с достатком, как этих своих тупоголовых двоюродных братьев, которые в Фанаре и в грузчики не годились бы, а тут в господах ходят, разодетые, надутые, а его просто не замечают. Уже целых два года таскает он господарские ночные горшки, вызывая смех не только у этих чванливых болванов, но даже у остальных слуг, прозвавших его «господином горшком». Какого позора, каких обид наглотался за это время, сколько горечи в нем накопилось! Не единожды был готов все бросить и вернуться домой! Но как вернуться? Теперь и там позора не оберешься. И туда, в Фанар, дошел слух, что сынок Кули Асени настолько глуп, что даже на чужбине в слугах ходит. И все по милости этого хрыча. Но вот пробил и его час. Теперь уж он сполна рассчитается и с иудой-крестным и с поганцами двоюродными братьями. Уж он им праздничек устроит!
Так размышлял жаждущий мести Асени, когда добежал до подворья ворника Лупу. Там пировали. У ворника за столом собралось множество гостей, и слуги, как очумелые, носились взад-вперед, таская огромные подносы со всевозможными кушаньями. Госпожа Ирина, мать ворника, строго следила за порядком смены блюд и одновременно прислушивалась к тому, что говорили бояре. Когда внесли подносы с голубцами, к ворнику наклонился слуга:
— На крыльце дожидается человек из дворца, хочет говорить с твоей честью.
— Один или со стражей?
— Один.
Ворник встал с кресла и поклонился гостям:
— Прощения прошу, честные бояре, — ненадолго отлучусь.
На крыльце ворник увидел Асени.
— С каким делом пришел к нам? С каким приказанием? — строго спросил ворник.
— Без всякого приказания, — дрожащим голосом ответил ему Асени. — Нужно поговорить... С глазу на глаз...
— Следуй за мной!
Ворник повел его в горницу и плотно затворил дверь.
— Говори же! — сказал он, пристально глядя на Асени.
— Беги, твоя милость, не мешкая, беги! Коль не убежишь, и ты, и другие бояре — мертвыми все будете!
— Откуда сие тебе ведомо?
— Собственными ушами слышал, как воевода поддался на уговоры Батиште свершить это подлое убийство. Меня они послали за капитаном драбантов, чтоб тот обманом вас ко двору привел, мол, хочет воевода попировать. А на конюшне ожидает палач с секирой, и стража готова схватить вас.
— Можешь поклясться, что все правда?
— Могу, твоя честь!
— Тебе известны имена и остальных бояр?
— Известны.
— Кто они?
Асени стал перечислять имена, что слышал из уст Батиште. Ворник обнял его.
— Прекрасный и достойный похвалы поступок совершил ты! С этого дня подле меня обретаться станешь и почестью тебя одарю. Как звать тебя?
— Констанди Асени.
— Из греков родом?
— Из греков... — смущенно проговорил Асени.
— А ты не стыдись, не все греки по мерке Батиште скроены. Постой минутку тут.
Ворник вернулся к гостям, которые весело поднимали чаши с крепким вином, желая друг другу здоровья, сыпали шутками и громко смеялись.
Лупу поднял руку. Лицо его было бледно.
— Гости честные, — начал он, слегка запинаясь, — нынешней святой ночью воскресения господа нашего Иисуса Христа воевода по наущению Батиште приказание издал — всех нас жизни лишить. Времени терять нельзя. Лошадей пускай выведут слуги за городскую стену. Ежели кто спросит, куда их ведут, сказать, что на пастбище. Меня дожидайтесь у старой мельницы на большом шляху, что ведет в град Хырлэу.
Бояре молча поднялись из-за стола и один за другим стали покидать подворье, чтоб затем окраинными улочками выйти из города.
Ворник пристегнул саблю. Госпожа Ирина и Тудоска, молодая жена его, глядели с тревогой.
— Как только я выйду со двора, немедля погрузите все самое ценное, возьмите детей и покидайте город. Направляйтесь к Медвежьему логу и там пребывайте, пока не пришлю человека с посланием. Благослови, матушка! — опустился он на колени перед госпожой Ириной.
— Быть удаче тебе в дороге во имя святой троицы! — положила ему руки на голову старая боярыня.
Двое слуг с пищалями и Асени последовали за ворником. В назначенном месте их ожидали почти все пятьдесят бояр со своими людьми. Подле церкви Николы убогого стали они держать совет.
— Надо поднимать вотчинных людей, — сказал ворник Лупу. — Чтоб при каждом была хоть сабля, хоть палица, вилы или топор, потому как господарь может против нас послать войско.
— Неплохо бы собрать и ополчение по селам, — сказал Бухуш. — С одними вотчинными перед государевым войском не устоять.
— Опасно поднимать голытьбу, жупын Никулаеш, — возразил Лупу. — Чернь только сдвинь с места, — потом не остановишь. И нашим подворьям не миновать тогда урона великого.
— Станем во главе черни и тем спасемся от ущерба, — настаивал Бухуш. — Все равно голытьба поднимется, учуяв, что мы взбунтовались.
— Чего спорить?! Все покажет завтрашний день,
