спорить?
По лицу Старика было понятно, что станет, да еще как!
Горстка матросов в комбинезонах гневно уставилась на Старика. Казалось, они вот-вот на него накинутся. И все же лицо у него было такое, точно он вовсе не против стычки.
— Мы ее сюда довезли… — прокричал чей-то голое.
Он оборвался на середине фразы, но ее окончание повисло в воздухе: «А теперь сам ее спасай, мерзавец».
Рука Старика по-прежнему покоилась на большой голове поверженного зверя.
Пока на причале крепло всеобщее недовольство, к нему приблизился побитый серый фургон с облупленной надписью на дверце — я различил на ней одно только слово: «ЗООПАРК». Из машины выскочил коренастый, холеный юноша в белом плаще — с виду точь-в-точь студент колледжа, — с черным докторским чемоданчиком под мышкой. Он прошествовал мимо нас — неспешно, точно на прогулке, — и приблизился к Старику.
— Надо ее на ноги поставить, а не то ей уже не спастись, — заявил ветеринар вместо приветствия.
Старик сделал знак капитану порта, тот свистнул двоих грузчиков с ломиками в руках, и те начали высвобождать плененное клеткой животное. Старика быстро охватило нетерпение. Он и сам принялся тянуть за поломанные прутья, вцепившись в них крючковатыми пальцами. Когда животное высвободили, веревка, обвязанная вокруг его туловища и ног, натянулась: стрела крана приподнялась, постанывая, точно живая, а вместе с ней и жираф. Длинноногое создание пошатнулось, и моряки в комбинезонах тут же кинулись к нему, чтобы помочь старику поддержать самочку. Еще одно движение стрелы — и все получилось: бедняжка встала на три ноги, и так резко, что все, кроме Старика, отскочили назад от неожиданности. А потом увидели жуткую картину. Задняя правая нога от колена до самого копыта выглядела так, словно по ней молотком прошлись. Самочка задрожала, силясь устоять на трех тоненьких ногах.
— Тише… девочка… тише… — ворковал Старик, пока ветеринар ощупывал ее.
— Внутренние органы не пострадали, — сообщил он. — Вся беда в ноге.
Сперва я подумал, что это добрые вести, но потом вспомнил, что лошадей и не за такое пристреливают.
Ветеринар открыл чемоданчик, промыл ногу, наложил на нее шину, забинтовал и отошел в сторону, уступив место грузчикам. Те собрали и утащили грузовые панели, лежащие вокруг животного. Когда они закончили, Старик, не прерывая своего жирафьего наречия, отцепил веревки от крана.
Раненое животное снова пошатнулось. Но сумело устоять.
Старик с ветеринаром тут же начали о чем-то торопливо переговариваться, понизив голоса. Я подался вперед, чтобы лучше слышать.
— Но если я от нее откажусь по причине ее болезни, это будет смертный приговор, и вы это знаете! — воскликнул Старик.
Ветеринар сдвинул брови и посмотрел на тягач с прицепом в форме буквы «Т».
— И за сколько вы планируете добраться?
— Если повезет, за пару недель.
Ветеринар покачал головой:
— «Лучше бы вдвое быстрее.
Старик всплеснул руками:
— И как же я это устрою? Ехать придется медленно, а с больной ногой уж тем более!
— Именно из-за ноги у вас в распоряжении от силы неделя. Советую хорошенько подумать, что делать.
— Вот как. И что же вы предлагаете?
Вдалеке раздался гудок уходящего парохода. Ветеринар проводил его взглядом. Мужчина так и кипел от злости.
— Отправьте на списание обоих. Не хочется раньше времени разочаровывать миссис Бенчли. Их ведь еще отправят в карантин, а после него уже будет понятно, выдержит ли самка, — но это если вы вообще доберетесь до места. Послушайте меня, Джонс, я бы вам посоветовал рассказать миссис Бенчли всю правду. Ну и что, что мы поставили самку на ноги перед отправкой, — скорее всего, путешествие ее убьет. И лучше, чтобы миссис Бенчли обо всем узнала заранее, а не когда вы станете ломать себе голову, что делать с мертвым жирафом.
Когда ветеринар уехал, Старик подошел к капитану порта и подписал какие-то бумаги. Потом кран подцепил клетки, которые за это время успели починить, и водрузил их на грузовую платформу, после чего грузчики привязали их покрепче. Затем моряки, похлопывая друг друга по спинам в знак одобрения, разошлись кто куда, Старик постучал по крыше своей машины, подавая водителю сигнал к отправке, и у меня на глазах двух зверей-великанов с другого конца света, которых я раньше видел лишь на картинке, увезли прочь на двух грузовиках.
Я уставился вслед жирафам, и мысли тут же вернулись к моей собственной жизни — жизни бездомного мальчишки. Какое мне было дело до чудесных существ, если я и с собой-то не мог разобраться. Чем сильней отдалялись грузовики, всё уменьшаясь и уменьшаясь, тем страшнее становилось мое жалкое будущее. Я набрал в легкие побольше воздуха. Под ребрами запульсировала боль, и когда тягач уже стал исчезать из виду, меня едва не вывернуло наизнанку.
Под подошвой у меня что-то зашуршало, и я опустил взгляд. Оказалось, что я стою на телеграммах, брошенных Стариком на мокрую пристань. Подняв их, я быстро прочел и запомнил — от первого до последнего слова.
В первой говорилось:
ВЕСТЕРН ЮНИОН
22 сент. 38 = 0600А
Кому: миссис Белль Бенчли
Зоопарк Сан-Диего
Сан-Диего, Калифорния
УРАГАН. КОРАБЛЬ ПОСТРАДАЛ.
ЖИРАФЫ ЖИВЫ. СОВЕТ ПО ДОСТАВКЕ
ВОСТОЧН.-АФР. ТРАНСП. КОМП.
А во второй:
ВЕСТЕРН ЮНИОН
22 сент. 38 = 0715А
Кому: мистеру Райли Джонсу
офис капитана порта
Нью-Йоркская бухта, Нью-Йорк
[ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ]
ВСТРЕТИТЬСЯ С ВЕТЕРИН. ИЗ БРОНКС. ЗООПАРКА В ПОРТУ. ОСМОТР ПЕРЕД ОТПРАВКОЙ В КАЛИФОРНИЮ.
ББ
Телеграммы размокли и мягкой кашицей выскользнули у меня из пальцев. Но в глазах еще стояло то самое ослепительное, последнее слово — не менее чудесное для мальчишки, бежавшего от пыльных бурь, чем жирафы. Калифорния!
Жирафов везут в края, где текут молоко и мед. Даже Моисей с избранным народом так не грезили о Земле обетованной, как несчастные фермеры о «Калифорние». Каждый знал: надо только добраться до нее, не погибнув по пути, и заживешь как король: будешь рвать плоды прямо с деревьев, а виноград — с лоз.
А если идти следом за жирафами, разве можно заблудиться?
Изумление мое стало огромным — как и планы, которые тут же выстроились в голове. Я весь вымок до нитки, глаз у меня наполовину заплыл, во рту не хватало пары зубов, ребро болело, точно по нему кто-то лупил колотушкой, а одна рука едва слушалась. Но это все не имело значения. Потому что одно-единственное сияющее, светлое слово, пляшущее перед моим взором, подарило мне
