— Париж, 1998-й, — немного рисуясь, объявил я.
— 1997-й! — донесся из-за занавески голос Бернарда.
— То, что вы помните внеличностные события, создает неплохие предпосылки для восстановления личных воспоминаний и возвращения к прежней жизни.
— Но когда именно?
— Тридцать первого августа, — заявил Бернард. — О её смерти сообщили около четырёх утра.
* * *
Доктор Левингтон с самого начала была не слишком оптимистична по части прогнозов, а в итоге вообще признала, что нет никаких гарантий, что я смогу окончательно выздороветь. И я остался один на один с жуткими мыслями. Созерцая зелёные занавески вокруг своей кровати, я прикидывал, вернусь ли к своей прошлой жизни.
— А может, ты серийный убийца? — невозмутимо вопросил Бернард.
— Прости, Бернард, это ты мне?
— Она же сказала, что провал в памяти бывает вызван необходимостью отгородиться от прошлого, так вдруг ты не мог вынести мучений от того, что тебя никак не поймают? Тебя — убийцу несчастных бродяг, чьи тела покоятся в морозильных шкафах в подвале твоего дома.
— Восхитительная идея. Благодарю.
— А что, вполне возможно. Или ты, к примеру, террорист.
— Давай надеяться, что всё-таки нет, идёт?
— Наркодилер. Скрываешься от китайской Триады!
Я предпочёл промолчать — в надежде, что гипотезы иссякнут.
— Сутенер… Маньяк-поджигатель…
Где-то тут должны быть наушники. Я заглянул даже под тумбочку, разыскивая то, что заглушило бы перечисление отвратительных преступлений, которые могли спровоцировать мою амнезию, — центральное место занимали «педофил», «вивисектор» и «банкир».
Предположения Бернарда я отмёл как абсолютно смехотворные, но чуть позже жутко перепугался, когда мне сообщили, что в кабинете старшей медсестры меня ожидают два полисмена. Нет, они вовсё не собирались арестовать меня за военные преступления против гражданского населения Боснии, как поспешил объявить Бернард, а просто принесли толстенную папку «Без вести пропавших», которую и принялись неторопливо просматривать, внимательно изучая каждое фото и сравнивая его с моей физиономией.
— Ну это точно ничего общего, — встрял я, отчаянно мечтая обнаружить свои данные на одной из страниц.
— Мы обязаны просмотреть каждый файл, сэр.
— Но я не такой толстый. И не чернокожий. И не женщина.
Они пристально рассматривали меня, словно подозревали, что я пытаюсь скрыть свои африканские или женские характерные признаки, потом нехотя перевернули страницу.
— Хм, что скажете? — Полицейский переводил взгляд с меня на фотографию морщинистого старикана.
— Но ему же лет восемьдесят! — возмутился я.
— Эти люди часто выглядят старше своего возраста, сэр. Они живут на улице, иногда употребляют наркотики. Как давно у вас эта борода?
— Э-э, ну… с того момента, как я вообще что-либо помню.
— Давайте приблизительно. Месяц, год, десять лет?
— Да не знаю я! Вам же сказали, у меня ретроградная амнезия, до событий прошлого вторника в моём сознании — чистое пустое поле.
Они переглянулись, несколько раздражённо качнули головами и продолжили искать сходство между мной и девочкой-подростком, сикхом, джек-рассел-терьером, — последнего, впрочем, всё же сочли случайно попавшим не в ту папку.
* * *
Тот факт, что никто не объявил меня пропавшим, был весьма красноречив. Никаких срочных сообщений в новостях, слёзных просьб о помощи от любящего семейства, полосных объявлений в газетах о пропаже драгоценного мужа, отца или коллеги. Интересно, я и до амнезии был настолько одинок? Может, именно стресс одиночества вызвал ментальное потрясение, очистившеё грифельную доску, дабы я начал жизнь заново?
Каково бы ни было моё прошлое, я мечтал, чтобы меня забрали с этого необитаемого острова, затерявшегося в восьмимиллионном городе. Я готов был запалить огромный костер на берегу, отправить письмо в бутылке, выложить гигантские буквы на песке для пролетающих самолетов.
— А мы не можем разместить объявление в газете? — приставал я к медсестре. — Например: «Вы знаете этого человека?» — и рядом моя фотография.
И хотя ей постоянно не хватало ни времени, ни чуткости, в конце концов она всё же признала, что идея недурна. Пока она нервно названивала в «Лондон ивнинг стандард», я торчал в её крохотном кабинетике. Сестра объясняла мою ситуацию, периодически прикрывая трубку рукой, чтобы передать мне вопросы с другого конца провода.
— Они спрашивают, вы выдающийся пианист или что-то в этом роде?
— Ну, не знаю… не помню. Давайте я сам с ними поговорю?
— Он не знает. (Пауза.) Может, вы математический гений или блестящий лингвист?
— Понятия не имею. Но кроссворды и прочие судоку в книжечке Бернарда я в состоянии решить. Не лучше мне самому поговорить?
— Он умеет решать несложные судоку. Это ничем не поможет?
Вероятно, в редакции не нашлось свободных людей, чтобы послать в больницу, но они сказали, что могли бы опубликовать материал, если мы пришлем подробный рассказ, приложив самое свежеё фото. На следующий день в газете появился огромный разворот, озаглавленный: «Кто этот таинственный незнакомец?» И фотография ухоженного молодого человека рядом с Пиппой Мидлтон на благотворительном матче в поло. Я дважды пролистал газету, но не нашёл ни слова о себе. Оказалось, что они вообще-то собирались разместить мою историю, но потом раскопали новость про загадочного спутника невесты принца Уильяма, и редактор сказал, что в одном номере поставить двух «таинственных незнакомцев» — это слишком. Журналист, который с нами разговаривал, успел уйти в отпуск, поэтому работу над потенциальным материалом поручили другому репортёру «Скажите, — начала она, — вы ведь выдающийся пианист или типа того?»
* * *
Меня мучила бессонница, и порой ночью я пробирался в комнату отдыха, откуда открывался роскошный вид на Лондон. На четвёртую ночь, любуясь миллионами огоньков огромного города, я внезапно со всей очевидностью осознал: это вовсё не временное помрачение рассудка, это теперь и есть моя жизнь. Кто-то вызвал дежурных проверить, что за странные звуки доносятся с десятого этажа, — очень быстро обнаружили меня, колотящегося головой о прочное стекло.
— Эй, парень, хватит! Окно разобьешь!
Иногда я смотрел телевизор. В один из таких «сеансов» наткнулся на «Мистера и Миссис», которую модифицировали, пригласив туда всяких знаменитостей и их очаровательных супругов. Эта программа стала для меня чем-то вроде наркотика. Я восторгался, сколько всего эти люди помнят друг о друге, хохотал над каждым супружеским faux pas[2] и наслаждался их дружественными отношениями.
