значит заранее обречь его на провал.
Глава 2
Она легла, когда ходики отстучали два пополуночи. Сон долго не приходил, но, наконец, обступил со всех сторон мягким теплым облаком. Але казалось, что ей будут сниться тревожные сны, даже кошмары, но на самом деле она не видела ничего определенного. Проснулась легко. Судя по тишине — дождь прекратился. Серенький рассвет сочился в окна. Аля поднялась, на цыпочках прокралась из своей спальни на кухню, к рукомойнику. По пути не удержалась, прислушалась у двери комнаты отца. Ни звука. Спит. Ну и хорошо. Аля умылась. Минуту размышляла, что приготовить на завтрак, и остановилась на яичнице с салом. В самом деле, надо подкормить незваного гостя, вон он какой худой. Поставила сковородку на керогаз, собиралась зажечь, но вспомнила, что забыла вчера собрать яйца из-под несушек.
Аля накинула поверх халата высохшую телогрейку Миши, удивившись ее легкости и шелковистости. Сунула босые ноги в резиновые сапоги. Вышла на крыльцо. И остолбенела. Гость не спал в отцовской комнате. Он был во дворе. Босой. В одних подштанниках. Делал зарядку. Если действо, которое он совершал, можно было так назвать. Миша не стоял, как полагается — ноги на ширине плеч, руки по швам. Нет, он словно выполнял стремительный акробатический этюд. По заслякощенному ночным ливнем двору проносился вихрь, в котором мелькали руки, ноги, голова. Миша подпрыгивал, крутился на месте, катался колесом, наносил удары незримому противнику. И все это он проделывал молча, словно во двор учительницы русского языка и литературы вкатилась и принялась куролесить невиданная боевая машина.
— Миша! — окликнула Аля.
Вихрь рассыпался, машина, постепенно затихая внутри себя, остановилась. Посреди двора осталась лишь скособоченная фигура ночного гостя.
— Доброе утро! — уже без запинки произнес Миша и улыбнулся.
Улыбка у него вышла по-детски застенчивой, из тех, что бьют истосковавшееся женское сердце влет.
— Доброе, — смущенно пробормотала Аля и добавила уже более решительно: — Зарядка — это прекрасно, но учтите, что греть воду для мытья вы будете себе сами.
— Конечно, Алевтина! — снова улыбнулся Миша. — Вы только скажите, я все сделаю.
— Непременно, — кивнула она и вернулась в дом, борясь с желанием остаться и посмотреть, превратится ли гость в диковинную машину снова.
Уже в доме Аля вспомнила, что яиц так и не набрала, но выйти во второй раз не решилась. Сама не зная, почему. Странно, ведь это ее дом… Казалось бы, что хочу, то и ворочу. Захотела — пошла проведать кур, а увидев, как полуголый мужчина делает зарядку, забыла зачем шла… Засмотрелась, бывает. Аля прыснула в кулак: надо же, засмотрелась! Да было бы, на что! Ничего, на завтрак и картошка сгодится. Подождут несушки. Она спустилась в погреб, набрала в фартук крупных золотистых клубней, подумала и прихватила банку огурцов. Пусть будут, к картошке — самое то. Взгляд задержался на почти полной пятилитровке чистого, как бриллиант, первача. Может, предложить ему для сугрева? Ладно, обойдется.
Аля выбралась из погреба, опустила тяжелую крышку на место. Разожгла огонь под сковородой. По кухне поплыл слабый запах керосина, засвистел керогаз. Давно надо было починить, да кого попросишь? А попросишь — потом не выставишь. Пока отец был жив, все в доме работало, как кремлевские часы. А теперь… Вон телевизор сломался, второй год уже стоит в качестве тумбочки — подставки для герани. Надо давно было в район отвезти, в телемастерскую, да он тяжелый. В одиночку не потаскаешь. Опять же кого-то надо просить…
Эх папа, папа… Избаловал ты свою Альку, что и говорить. Где теперь такого найти, чтобы был не хуже тебя? «Дому мужик нужен, — заявила "историчка" Нина Петровна, подсев как-то к Але в школьной столовой. — Чем тебе Владислав Юрьевич не угодил? Спортсмен, красавец, непьющий…» Помнится, Аля фыркнула, чуть не разбрызгав молоко. «Почти непьющий… — уточнила Нина Петровна и вдруг рассердилась: — Да ну тебя, Алька! Чего ты кочевряжишься, в самом деле? Принца на коне ждешь? Ну-ну, жди… Старости ты дождешься, вот чего! Будешь сидеть на завалинке, на покосившийся забор пялиться да кошек подкармливать, прости господи…»
Кошек Аля любила, и покосившийся забор ее не пугал. Она и сама умеет забор поправить и крышу перекрыть, невелика наука. А вот с телевизором и керосинкой никак не сладить, тут мужская рука нужна. Да и ножи туповаты, как ни точит она их, все равно по-отцовски не получается… Алевтина тряхнула головой, отгоняя грустные мысли. Ничего, она и такими ножами — дай бог каждому! Вон, струится из-под пальцев, завивается кольцами тонкая картофельная кожура, шкворчат на раскаленной сковородке прозрачные ломтики сала. Сейчас такой вкуснятины нажарим, Миша с языком проглотит… Где он там, кстати?
Гость словно ждал, когда о нем вспомнят: стукнула входная дверь, заскрипели половицы в сенях. Алевтина улыбнулась, но тут же сделала строгое, «учительское» лицо, чтобы не думал всякое. Миша, кажется, и не думал. Как был, босой и в подштанниках, застыл в дверях, уставившись в пол, будто ожидая указаний. Плечи перекошены — правое намного выше левого, — но выглядел гость стройнее вчерашнего, словно скрутившая его тело сила постепенно отпускала. Почти случайно скользнув взглядом по бугрящемуся мышцами поджарому мужскому животу, Алевтина сама смутилась и отвела взгляд.
— Вы бы оделись, Миша…
Гость развернулся, показав похожий на осьминога шрам между лопатками, и ушел одеваться. Аля попыталась представить, какая травма могла оставить такой жуткий след, но решила, что лучше об этом не думать. Тем более что Миша снова возник в проеме — в галифе и гимнастерке, босой. Замер посреди кухни, уставился на руки хозяйки, в которых поскрипывала под ножом картофельная кожура. Между бровей гостя залегла напряженная складка. Такая же появлялась на лбу Вадима Андреевича Казарова, когда он погружался в свои вычисления. Представив диаграммы и графики чистки картошки, Аля развеселилась: неужто этот странный парень никогда раньше не видел, как это делается?
— Помочь не желаете? — спросила она и протянула гостю нож.
Миша осторожно взялся за гладкую, отполированную пальцами деревянную рукоять, покачал на ладони, как Маугли, завладевший «железным зубом». Оглянулся в поисках табурета, подтащил, уселся напротив. Будто горячую, взял осторожно картофелину, повертел, примериваясь. Аля заворожено смотрела на его длинные, иссеченные шрамами пальцы, на бугристый рубец на дочерна загоревшем запястье. Чуть выше розовел след от ожога, разливался, кольцом охватывая предплечье, и поднимался выше, скрываясь под манжетом гимнастерки. Миша приладил нож острием к картофелине, подумал, поменял угол и повернул клубень, медленно надрезая, словно пробуя. Указательный палец на правой руке был на фалангу короче, но гостю
