людей? Мы не только вместе снимаем эту большую квартиру, мы и работаем вместе. Как только попадается слишком умная женщина, они включаются. Не бесплатно, конечно. Часть своего дохода я им потом перечисляю.
У меня немного закружилась голова. «Одиннадцать друзей Оушена»4. Для одних лишь киносценарий, для других — стиль жизни.
— Они что — тоже все альфонсы?
— Да. И содержанки. Люди, привыкшие жить за счет других.
— И сколько вас?
— Пятеро. Две девушки, три парня. Идеальная схема группы. Можешь мне поверить на слово: я занимаюсь этим уже больше десяти лет.
Капучино был не совсем подходящим напитком для такой темы разговора.
Что поделать, не каждый день мне кто-то честно признается в том, что он — мудак. Это было немного опасно — и для меня, и для него — и потому так волнительно.
Я почувствовала себя очень маленькой и наивной девочкой. Несколько минут мы молча смотрели друг другу в глаза. Я не знала, что спрашивать у молодого парня, который играет женскими чувствами ради денег.
— А твой отец старше твоей матери?
— Они ровесники. Познакомились в институте, сразу после его окончания поженились. Я третий ребенок в семье, самый младший. У меня нормальная семья, если ты об этом.
— Я и не думала, что ненормальная… Ладно, думала. Как ты начал заниматься этим?
Дима наклонил голову вправо, касаясь своего плеча, и, наверное, вспоминал. Я давно заметила: люди никогда не задают себе очевидные вопросы сами, они ждут, пока их спросит об этом кто-то другой, часто очень чужой.
Фильмы, алкоголь, секс, интернет-серфинг, двойной чизбургер — у нас есть время на что угодно, только не на внутренние диалоги.
— Это случилось, наверное, на мое восемнадцатилетие. Мы с друзьями поехали к морю на несколько дней. Была классная вечеринка. Под утро мы пошли на пляж. Очень хорошо помню этот момент: еще розовое небо, шум моря, песок мокрый под ногами… Пусто совершенно, и вдруг эта женщина. На вид ей было около сорока. Она была одета в белый сарафан. У нее была хорошая фигура и длинные каштановые волосы. Она стояла на берегу одна, думала о чем-то, а потом увидела меня и улыбнулась. Что ты чувствуешь, когда тебе улыбаются незнакомые люди?
— Смущаюсь. А потом мне становится интересно.
Дима подмигнул мне, и я вмиг оказалась на том самом пляже. Я далее услышала, как море пытается что-то сказать мне. Это был действительно очень красивый рассвет: и розовый, и алый, и желтый одновременно. Вокруг до такой степени ни души, что одиночество становится абсолютным и ты ощущаешь себя частью мира. Тебя нет — и ты везде.
Абсолютное спокойствие, совершенное соитие с собой. Точка, в которой ты по-настоящему счастлив оттого, что жив.
Должно быть, самые красивые чувства рождаются именно на рассвете.
— Мне тоже стало интересно от ее улыбки. Второй раз мы увиделись уже вечером, возле пляжного ресторанчика. Она первая заговорила со мной. Сказала, что узнала меня, что видела, как я утром дурачился с друзьями. Я ей ответил, что она может подурачиться вместе с нами. И она согласилась, — Дима рассмеялся, а я продолжала рисовать в воображении эту женщину. — В общем, у нее была машина, мы катались на ней по всему побережью. Она была очень хороша в постели… У нее была упругая грудь и очень чувственные руки. В ней было столько нежности и спокойных движений. Знаешь, у молодых девушек этого нет: они все резкие, словно после ожога. А она прикасалась ко мне так, как будто знала уже тысячу лет. Мы провели вместе два или три дня, а, уезжая, она оставила мне деньги.
Дима снова рассмеялся, но уже как-то по-другому. Я ждала продолжения истории, но он молчал. Его светлые волосы, его полутемная комната.
Ненавижу такие моменты, когда мужчина молчит, а ты начинаешь додумывать.
Мне бывает трудно ждать, и потому пришлось нарушить тишину первой.
— И что было дальше?
— Ничего. Я просто ответил на твой вопрос: именно так я и стал альфонсом.
— Ты что — мстишь ей теперь?
— Может быть. Будешь вишневое варенье?
— Что?
— Мне вдруг захотелось вишневого варенья. Спрашиваю, будешь ли ты?
— Дима, ты такой неожиданный. Дай мне отдышаться. Но я действительно перекусила бы. Не обязательно вареньем.
Дима продолжал удивлять меня. На этот раз своей покорностью. Он ничего не отрицал и был абсолютно открытым. Я почему-то захотела прикоснуться к нему. Господи, еще никогда прежде капучино не бил мне в голову.
Он вышел из комнаты, а я решила, что те деньги стали точкой отсчета его игры с чужими сердцами.
Черт возьми, неужели все, что происходит внутри нас, это лишь побочный эффект первых сильных чувств? Неужели первая настоящая страсть обязательно разрастается метастазами по нашему тепу?
Говорят, что время лечит. Но лечит ли?.. И избавляет ли нас от этой болезни именно время или мы сами должны все сделать?
Мне с детства внушали, что заниматься самолечением опасно для здоровья. Об этом говорил даже Шарль Перро: Золушке ничего не пришлось делать самостоятельно — в один прекрасный день пришли и Фея, и Принц, который потом сам разыскал ее. Мы живем, как живем, надеясь, что время лечит, счастье случается. Все само по себе, без местоимения «я». Так, с верой во внешние силы, мы его и теряем — где-то между чтением детских сказок и первым поцелуем. Экспертное мнение Шарля Перро становится куда более авторитетным, чем свое собственное.
У нас по-прежнему нет времени на внутренний диалог.
Мне показалось, что Димы не было целую вечность. Я даже обрадовалась, когда он пришел.
Еще пару часов назад он виделся мне ублюдком обыкновенным, а теперь мне по-настоящему захотелось выслушать его полностью и понять зачем.
В белом халате, с банкой варенья, печеньем и кусочками сыра, он выглядел родным и хорошо знакомым.
— Это если вдруг варенье ты все-таки захочешь, — он протянул мне ложку.
— Спасибо. Расскажи мне о женщинах, которых ты соблазняешь.
— Что именно тебя интересует?
— Все.
— Тогда… Тогда начнем с того, что я никогда не играю с теми, кто изначально выбрал меня. Во-первых, это скучно. Во-вторых, это опасно — есть риск, что она умнее меня, — Дима съел две большие ложки варенья. — Выбираю же я только тех женщин, кто старше тридцати пяти и младше пятидесяти пяти, примерно. По крайней мере, старше у меня еще не было. Самой старшей было пятьдесят три.
