попросту невозможно привыкнуть. Но первый раз…
Боль.
Тупая ноющая боль, окутывающая каждый сустав в моем остывающем до окружающей температуры организме изъеденным трупными червями покрывалом, мешает встать. Ее жгучие очаги выкручивают и выламывают мои кости, распространяя во все стороны волны болезненных миазмов, играющих на моих нервных окончаниях жесточайший рок-н-ролльный соляк.
Но…
Боль была иной. Непривычной.
Это не была сверхновая вспышка раскаленного на огне лезвия ножа, входящего в плоть моей руки, что я проделывал время от времени, оставив на предплечьях неровный заборчик кривых рубцов.
Это походило на щекотку. Это определенно было болью, выжимающей сознание, как грязную тряпку, дабы из него вытекли все возможные мысли кроме животного желания прекратить эти мучения. Я понимал и анализировал это какой-то частью своего разума, но… диссонанс ощущаемого и улавливаемого. Словно тычки иголок возобновленного кровотока в онемевшую конечность. Чувство, возникающее в кистях длительное время пробывших на лютом морозе, а потом вернувшихся в тепло.
Я чувствовал, как меняется мое тело. Как бугры мышц перекатываются под шершавой шкурой, не кожей, а именно шкурой. Как вытягиваются мои кости, как становятся крепче, легче и эластичнее. И я должен был лежать скрючившись в позе эмбриона, тихо поскуливая от невыносимой боли, настолько дикой, что ведром ледяной воды, сковала глотку и мечущиеся в грудной клетке легкие, не давая возможности заорать во весь голос.
Я просто лежал и смотрел в потолок, явственно ощущая, как вместе с физической оболочкой меняется и мой разум.
Глазное яблоко растекалось по глазному дну. Зрачок и хрусталик вспучивался пузырями в окружении покрывающихся красно-черными пятнами белков с лопающимися капиллярами. Ушные раковины меняли форму, как и весь слуховой аппарат, волосы выпадали, смешиваясь на полу с мутной водой, мерно капающей с трещин в потолке. Мизер подкожного жира исчезал, параллельно с усыханием мышц. Четверо буквально перемешали мое старое тело в песок, дабы из него создать практически идентичное, но лучше, быстрее и сильнее — такое, которое сможет пережить грядущую метаморфозу.
Я смотрел в потолок. Я часто смотрел в него, как днем, так и ночью.
А который сейчас час? Хотя какая разница, теперь свет и тьма — одинаковы для моих обновленных способов ориентирования в пространстве.
Привычная цветовая палитра исчезла, сменившись черно-белым спектром, с бесконечным количеством оттенков серого, характеризующих ту или иную раскраску. Пока еще смутно, но я видел кровь. Я видел жизнь. Отдаленные, пульсирующие на самом краю доступного мне радиуса восприятия окурки колотящихся о реберную клетку сердечных мышц. Это было не так далеко, как казалось пока еще хромающему глазомеру, путающемуся в сантиметрах и километрах. Первый-второй этаж панельки максимум. Я видел, чувствовал, как кровь, горячая живительная кровь текла по их ветвистой системе кровеносных сосудов.
Я хотел улыбаться.
И я улыбнулся, отчего сухая корка на моем лице пошла трещинами, обнажая еще несформированную шкуру, мягкую, бледно-серую.
Я снова видел свое тело со стороны.
Кровь струилась по моим венам и артериям. Иная кровь, не имеющая ничего общего с прежней. Густая, черная, ядовитая и прожигающая все кроме меня самого. Кровь исчадия тьмы, существа рожденного в кромешной ночи и призванного утащить все и вся в этот благословенный мрак, где часами будет наслаждаться истошными воплями и смаковать вытекающую из рваных ран жизненную суть.
И вместе с кровью во мне текла сила. Сила Великой Четверки и сила Кровавого бога. Точнее одного из неисчислимого количества получивших подобное прозвище и помешанных на насилии полубезумных божков, знакомого с Четверкой. Кровавый Дракс. Покровитель вампиров, упырей, вурдалаков и всего, что вкушает кровь живых, продлевая этим свой суррогат существования в бренном мире или же просто выискивая в этом все доступные оттенки извращенного удовольствия.
Дракс предпочел остаться во тьме после своей смерти, нежась в ее ласковых волнах. И его знания, мысли, смазанные обрывки воспоминаний и чувства по капле, крошечной песчинке втекали в мою суть. Не все и сразу, ибо поток информации скачанный единым пакетом из разума сущности, прожившей не одну сотню лет, точно перемололо бы мой двадцати четырехлетний разум в труху, превратив в пускающий слюну овощ, слабо представляющий где он находится да и в принципе что из себя представляет. Базовые ритуалы и обращение восставших из своих могил мертвецов — микроскопический драгоценный камень где-то у меня в мозгу, переливающийся всеми оттенками старого доброго ультранасилия. Пока мне этого хватит. Остальное придет со временем. База знаний кровожадного бога, по чьему приказу под корень вырезались города и области стран — крайне плодородная почва для дальнейших экспериментов с живой и не очень плотью.
Боль отступила.
Я медленно приподнялся с пола, скрипя сочленениями еще не закончившей процесс изменения идущим внахлест подобием чешуи, которому нужно еще несколько часов, дабы затянуться кожурой, которую издалека и с большой натяжкой можно будет назвать кожей очень бледного и нездорового человека, туго обтягивающей выступающие кости.
Я улыбнулся еще шире, ощутив своей преображенной сутью, можно даже сказать душой, отмеченной печатью Четверых, ток Силы. Она была во мне, в полу, в стенах, в грязной воде, в воздухе, пульсе и дыхании тех, кто жил вверху. Тех, кому уже суждено стать покойниками, ибо я восстал из неизвестности. Эмиссар Темных богов. Вестник прилива Зла. Посланник боли и ненависти. Черный Король. Бессмертный Владыка. Пожиратель Миров. Ломающий Надежду и Ввергающий В Отчаяние.
С каждым эпитетом, которым обрастал мой только начинающий постигать все открывшиеся перспективы поток самосознания, отблеск Кровавого Дракса сыто урчал, мурлыча довольной бензопилой, вгрызающейся в поддатливую плоть. Этот бог любил, когда его боялись и уважали. Когда его имя произносят с трепетом в голосе, словно опасаясь, что за этот набор звуков, вылетевший из глотки, по их жалкие души могут выдвинуться твари, названия которых не существовало ни в одном из языков смертных.
Когти скребут по бетону.
Когти?
Да, это определенно моя конечность, только… иная.
Я не был в состоянии шока или оцепенения, которым вроде как должно было ознаменоваться вот это вот все, но все же какой-то разрыв привычного шаблона присутствовал. Даже самый хладнокровный человек в мире мягко говоря удивился и озадачился, если бы одним утром проснулся в своей постели, а вместо левой руки у него, например, было склизкое улиткоподобное щупальце. Моя же рука до такого не докатилась, но на старую хваталку со сбитыми костяшками и криво подстриженными ногтями с бледноватыми ореолами грязи, походила мало. В каждом заметно вытянувшемся и истончившемся пальце прибавилось по новому суставу, а прежние приобрели удивительную гибкость и гнулись во все стороны. Сама кисть поменяла форму, став чем-то средним между
