Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91
важнейшие события политической истории в истории Европы и Средиземноморья в первой половине «долгого XVI века» – века экспансии (как характеризовал его британский историк Р. МакКенни[19]).
Взятые по одиночке, все эти события как будто не представляли собой значимой силы, которая могла разом изменить все и вся. Однако их число постепенно росло, причем во всех сферах жизни и общества, и государства, и рано или поздно, но количество этих изменений должно было перерасти в новое качество. А вот здесь и возникает самый главный вопрос: а готово ли было тогдашнее общество к этим переменам и в особенности к переходу их количества в качество?
Ответ на этот вопрос будет скорее отрицательным, нежели положительным, и вот почему. В свое время французский социолог и культуролог К. Леви-Стросс предложил разделить все общества на два основных типа – на «горячие» и «холодные». «Одни из них («холодные». – В. П.) стремятся, – писал исследователь, – благодаря институтам, к которым они привязаны, аннулировать, квазиавтоматически, то действие, что могли бы оказать на их равновесие и непрерывность исторические факторы; другие («горячие». – В. П.) решительно интериоризуют историческое становление, чтобы сделать из него двигатель своего развития»[20]. Раннемодерное европейское общество (и русское в особенности) в этой классификации может быть отнесено именно к «холодным» обществам – обществам патриархальным, аграрным, «деревенским», одним словом, обществам «первой волны» (по классификации американского культуролога Э. Тоффлера).
Для таких обществ, консервативных в своей основе, «заточенных» под сохранение и воспроизводство «старины», традиции, было характерно настороженное отношение (а то и неприятие, причем как пассивное, так и, зачастую, активное) ко всякого рода новшествам, которые могли изменить устоявшееся и привычное, завещанное от отцов и дедов, положение вещей. Тем более это относилось к таким нововведениям, которые были способны радикально переменить существующий порядок. «Все новое добро есть, но ветхое всего лучши есть и силнее» – этими словами из средневекового русского сборника нравоучений «Пчела» можно, пожалуй, в наилучшей степени охарактеризовать отношение подобных «холодных» обществ к переменам[21]. Да и сами тогдашние правители, воспитанные в традиционной среде и в традиционном духе, еще не были готовы к тому, чтобы «отменить» традицию и пересмотреть «старину». Стоит ли, в таком случае, удивляться тому, что в своей деятельности они, как правило, руководствовались принципом, который в лаконичной и лапидарной, но оттого не менее четкой и ясной, формуле выразили великие литовские князья – предшественники и современники нашего героя: «Мы старины не рушаем а новины не уводим»[22].
Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что «старину» не стоит рассматривать как нечто незыблемое и преходящее из века в век совершенно неизменной. К. Леви-Стросс, развивая свою концепцию, указывал, что «холодные» общества (называемые нами по этой причине первобытными) желают его (неизбежный эволюционный процесс, связанный с переменами и изменениями привычного образа жизни. – В. П.) игнорировать и пытаются со сноровкой, недооцениваемой нами, сделать, насколько это возможно, постоянными состояния, считаемые ими «первичными» относительно своего развития…»[23] (выделено нами. – В. П.). Однако даже и в таком случае всякая перемена должна была опираться на авторитет «старины», оправдываться ею или же, на худой случай, заявлять о том, что она-де призвана эту самую почтенную «старину» восстановить.
Одним словом, жизнь не стояла на месте, и вне зависимости от желания большей или меньшей части общества перемены все равно наступали и шаг за шагом, постепенно изменяли облик настоящего. Формально все как будто оставалось по-старому, а вот на деле, в реальности – уже нет. Новое прорастало сквозь традицию, раннемодерное государство постепенно сменяло собой позднесредневековое, и, естественно, изменялось и само общество, как правило, вопреки своим желаниям и настроениям. И чувство того, что мир меняется, и меняется не в лучшую сторону, подкрепляемое реальными событиями (да хотя бы и последствиями пресловутой «революции цен»), постепенно получало все более и более широкое распространение. Стремление остановить процесс перемен в «долгий XVI век» становится одним из определяющих факторов развития политической и социальной жизни общества, а ностальгия по старым добрым временам явилась действенным мотивом, лежащим в основе ответной реакции общества на те или иные действия власти, которые могли быть истолкованы именно как попытка изменения существующего устоявшегося порядка вещей. Социальное напряжение в обществе постепенно нарастало, и «долгий XVI век», в особенности вторая его половина, по праву может быть поименован «бунташным веком», веком мятежей, революций, смут и иных великих потрясений, волнами перекатывавшихся по всей Евразии из края в край.
В самом деле, если взять вторую, «серебряную» половину этого «столетия», то нетрудно заметить, что ни одна страна или регион континента не остались в стороне от этого процесса. Начало было положено Францией, которая, едва выбравшись из казавшихся бесконечными Итальянских войн, немедля погрузилась в пучину войн религиозных, растянувшихся на полвека и приведших страну на грань катастрофы. Практически параллельно с усобицей во Франции началась революция в Нидерландах (обратим внимание на ее особенность – под консервативными лозунгами, ибо попытка испанских властей изменить статус Нидерландов внутри империи вызвала недовольство со стороны нидерландского «политического народа», а когда Испания попыталась жестко подавить его, в ответ в стране вспыхнул мятеж). Это выступление очень скоро вылилось в так называемую Восьмидесятилетнюю войну – голландско-испанскую войну, которая имела колоссальные последствия и для самих голландцев и испанцев, и для всей последующей европейской, да и не только ее, истории (уже хотя бы потому, что военные действия в ходе этого конфликта велись не только в Европе и прилегающих к ней морях, но и далеко за пределами Европы – в обеих Индиях, Ост- и Вест-, и на просторах мирового океана).
Не успело завершиться вооруженное противостояние католиков и гугенотов в la belle Franзe, как началась так называемая Джелялийская смута в Османской империи, из которой страна выбралась с большим трудом и серьезными потерями (и ведь можно провести параллели между этой смутой и Смутой русской – местами сходство происходящего будет просто поразительным). Следующей на очереди оказалась Священная Римская империя, в которой приглушенный к середине минувшего столетия религиозный конфликт вновь разгорелся и в 1618 г. перешел в открытую стадию, положив начало печально знаменитой Тридцатилетней войне 1618–1648 гг. Завершающая стадия этой войны совпала по времени с началом Великого мятежа в Англии и Хмельниччины в Речи Посполитой (в которой восстание запорожских и реестровых козаков и хлопов плавно переросло в знаменитый Потоп, едва не приведший к первому разделу польско-литовского государства).
Неспокойно было и на другом конце континента. Минский Китай, который в первой половине XV века окончательно перешел к политике самоизоляции, к исходу XVI столетия вступил в пору
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91
