— Это ты сделала венок для Адонсии? — прозвучало примирительно.
— Это ты научил ее читать? — Только так он мог узнать мое имя, они были друзьями. Или он симпатизировал ей.
По его взгляду я поняла, что чтение детям было запрещено под серьезным предлогом.
— Я никому не скажу, расслабься. Но мне интересно, зачем учить, если хочешь съесть?
— Мы не едим детей. Но…
— Но?
— Южноамериканский дом самый многочисленный и сплоченный среди вампирских сообществ, во многом благодаря нашему Владыке. И Мария какое-то время поставляла провинившихся вампиров для лаборатории, где по словам Энгуса велись поиски лекарства от вампиризма. Но после того, как нас загнали в резервации, мы уже не могли свободно перемещаться между континентами, не попадая на радары. И нам пришлось отправлять обращенных детей. Среди своих Энгус никогда не выбирал, а среди наших, пожалуйста. Комитет никогда не стал бы искать пропавших латиноамериканцев? Одним больше, одним меньше. Найти перевозчика оказалось проще всего. Приемная семья забирала из Сантьяго ребенка, уже зараженного в-телами, но не испившего крови. В пути на корабле они служили для него пищей, а в порту его встречали помощники Энгуса.
— Вы понимаете какой ужас испытали эти дети? И как на счет нарушения законов Гару?
— Мы отправляли только достигших возраста обращения, и они получали тщательный инструктаж и даже больше.
— А как насчет выбора? Его они тоже получали? Не говоря о том, что вы нарушили мораторий.
— Я не могу обсуждать с тобой этические вопросы нашего мира. Пусть этим занимается комитет.
— Я и есть представитель Комитета!
— Сейчас давай лучше обработаем твои раны.
Было видно, что он не одобряет действий своего тимарха, но не станет обсуждать это со мной. Николас достал тюбик, и придвинувшись ко мне, нанес пару капель прохладного крема на мои запястья. Оставив каплю на шее, он присел, и его лицо оказалось напротив моего бедра чуть ниже полотенца.
Втерев мазь, он остановился на следе от Жана и приложил к нему ладонь.
Я поежилась и прикрылась рукой, пытаясь сохранить хоть каплю гордости.
— Зачем подписывать свой ужин, когда все порции одинаковые…?
Мужская рука скользнула между сжатых под полотенцем худых ног. Преодолев вспышку сопротивления и прижав к дереву колотящую его слабенькую ручку, он просунул палец между сведенных до боли ляшек. Всем телом нависнув и придавив сильнее к древесному стволу трепыхавшееся мокрое тело, Николас большим пальцем прогладил вход в дрожащую от страха и холода промежность и нежно скользнул внутрь на одну фалангу. Тело инстинктивно дернулось, отчего оказалось еще сильнее прижато к коре.
— …если только это особенное блюдо.
Аккуратно нащупав то, что искал, он вытащил руку из-под полотенца, и отпустил свою жертву, за что получил звонкий шлепок по морде.
Облизнув палец, он внимательно посмотрел исподлобья и произнес:
— Я сохраню твой секрет, если ты сохранишь секрет Адонсии.
— Эта сделка включает какую-нибудь одежду для меня? — гневно рявкнула я, до боли завязывая на груди полотенце.
Он провел пальцем с мазью из тюбика по последнему шраму, невзирая на полученную по руке затрещину, и кинул мне просторное хопковое платье с поясом на спине.
Ткань, казалось, раньше была голубой, но давно выцвела и застиралась.
Пока я одевалась, он опустошил маленькое ведерко и помыл его остатками теплой воды. Вновь заперев меня в камере, Николас, наконец, ушел и я беспокойно проспала остаток ночи и утро.
Открыв глаза, сразу почувствовала, что не одна.
Глава 2. Caminando bajo el sol
— Адонсиа?
— Что тебе снилось? — На девочке было вчерашнее грязное платьице, а в руках две куклы.
— Что, скачу на лошади с длинной белой гривой, и ты со мной. На самый край земли, чтобы сесть на корабль или на самолет и улететь в другую страну. — Почти не соврала я. Вот только на лошади со мной была не Адонсиа, а признаться ей в этом не хватило духу.
— Ты стонешь во сне. Я все ждала, когда заговоришь, но тут ты проснулась. А наш Хорхе разговаривает. И очень много. Он кричит, зовет какую-то Анхелику.
— Хорхе — это твой друг?
— Да, только он уехал. Почему ты не ешь? Сегодня еда вкуснее обычной.
На циновке лежали сэндвич завернутый в бумагу и пара абрикосов.
— Спасибо, ты просто золото.
— Хочешь узнать, что было, пока ты спала?
Адонсия выпалила это так, будто репетировала слова уже несколько часов.
— Максимилиано и Адриана вчера умерли. Донья приказала сжечь их тела. И на заднем дворе был красивый большой костер. Это было так здорово, но Николас не разрешил подойти ближе. По-моему, он ведет себя странно со вчерашнего дня.
— Как они умерли?
— Донья сказала, что от старости. Это так прекрасно, когда умирают в один день. Как в сказке про принцесс.
— Нет, Адонсия. Смерть не прекрасна. Это гниение и конец всего. Не думаю, что они хотели умирать.
— А Маурицио сказал, что хочет умереть.
— Ему стоит еще подумать над этим.
Мне совсем не нравилось обсуждать тему смерти с маленькой девочкой. К счастью или нет, наш разговор прервал возбужденный детский разговор. Несколько мальчиков чуть старше Адонсии прибежали, чтобы позвать ее посмотреть на что-то.
Мне их не было видно и даже показалось, что они избегают попадаться мне на глаза. А она, пообещав быстро вернуться, прошлепала босыми ступнями за ними. Я едва успела воспользоваться туалетным ведром и умыться, как она уже стояла у решетки.
— Что сейчас было! Луис проснулся и ходит по дому. Он странный. Начал есть нашу еду и плевать на пол. Мальчишки все попрятались в поле за домом.
— Адонсиа, тебе тоже нужно спрятаться.
— Зачем? Он никогда не выйдет из дома днем. Я побуду с тобой.
— Я не смогу защитить тебя отсюда.
— Зачем меня защищать?
— Ты можешь забраться на дерево позади себя?
— Могу, я часто так делаю.
— Давай поиграем с тобой в игру. Правила такие: залезай на дерево и сиди тихо. Быстрее. Только ни звука. Если заговоришь, то придется съесть дохлую кошку. — Моих познаний языка не хватило на то, чтобы подобрать перевод детской игре в молчанку, но Адонсиа меня поняла и с удовольствием скрылась. А через пару секунд я услышала, как она карабкается.
Мне оставалось молиться, чтобы ее не было видно с земли, и что она честно доиграет игру до конца. До моего конца или… Уже через минуту я услышала скрип ненавистной калитки и неровную шаркающую походку.
