косы. Теперь я выгляжу от силы лет на четырнадцать, зато всё как любит папа — глухой ворот, юбка по колено, покорный взгляд. Примерная Карина вернулась. Скукота.
Смачно плюнув в кроссовку мерзкого Рината, спешу предстать перед отцом. Настраивать родителя против себя сейчас нецелесообразно, хотя от необходимости плясать под чужую дудку, как какой-то пудель в цирке, да ещё перед такой сомнительной публикой, сводит зубы.
Ну, ничего, голубчики, справедливость восторжествует, уж я об этом позабочусь. Можете не сомневаться.
Смиренно потупив взгляд, прохожу к своему месту за столом. В ранее оживлённой беседе мигом появляется некоторое напряжение. Едва сдерживая ликование, склоняю голову, чтоб спрятать ухмылку за стаканом апельсинового сока.
— Приятного аппетита, Кариночка, — елейным голосом желает Илона.
Выдавив из себя необходимые слова благодарности, я со спокойной совестью погружаюсь в думы. Мне совершенно безразлично, о чём они треплются, лишь бы в душу не лезли. Всё то время, что я незаметно наблюдаю за присутствующими, лениво гоняя по тарелке кусочки мясного салата, мой мозг усиленно корпит над планом мести. Времени на то, чтобы узнать противников в обрез, поэтому приходится довольствоваться экспресс выводами.
Илона смущается и старательно отводит от меня глаза, делая вид, что ничего такого не произошло. Лицемерка.
Ринат напротив, только и занят тем, что буравит меня нечитабельным взглядом, не забывая активно шутить и улыбаться моему отцу. Подхалим.
А папа, наконец, уверовав в моё раскаянье, окончательно теряет бдительность и, не сводя с Илоны влюблённых глаз, погружается в обсуждение планов на выходные. Тихий ужас. Удручённая перспективой совместного досуга, я лишь утверждаюсь в своём решении незамедлительно начать выкуривать Трошиных из нашей с отцом жизни.
Придав лицу самое несчастное из имеющихся в моём арсенале выражений, ссылаюсь на головную боль и, извинившись, удаляюсь к себе. Это формально к себе, а на деле, выждав за дверью пару минут, пробираюсь в отведённую Ринату комнату. Как и на прошлой неделе, когда отец только начал её обустраивать сердце противно колет ревность.
Да уж, папочка для своего пасынка расстарался на славу. Зеркальная гладь одной из стен отражает застывшее на фотообоях волшебство ночного города. Строгая тёмная мебель гармонирует с молочного цвета потолком и нереально пушистым ковром — лежи себе и мечтай. Мысль, что всё это великолепие предназначено Ринату, вызывает во мне зубной скрежет. Да ему и коробки картонной хватило бы за глаза!
Ух, проклятый Тролль! Послал же тебя чёрт на мою голову.
— Чмо пришло! — гнусаво звучит сбоку. Вот в этот момент, подстёгнутая издёвкой, моя решительность крепнет окончательно. Хищно улыбнувшись неказистому Гере, широко распахиваю окно, впуская внутрь зимнюю стужу и метель.
— Ну что, умник, полетаем? — с чувством напевая папино любимое «Лети пёрышко», открываю стоящую на тумбочке клетку и жду. Реакции никакой. — Эй, на выход! — не выдержав, стучу по прутьям. — Извини, дружок, GPS навигатора нет, дорогу на родную помойку сам ищи.
Гера либо слишком умный, либо откровенно тупой, потому как покидать родные пенаты отказывается наотрез. Вот нечисть! Придётся руки марать.
— Кыш! Кыш, ядрёна вошь! — голосит птица, прижимаясь к стальным прутьям. — Чмо!
Его вопиющая наглость ослепляет меня глухой, первобытной злобой.
— Ты кого вошью назвал?! — шиплю, просовывая руку в клетку, — А ну иди сюда. Куда намылился? Либо ты делаешь как я хочу, либо всё равно вылетишь в окно, только уже со свёрнутой шеей.
Гера перебирает короткими лапками, цепляясь ими за решётку, в тщетной попытке избежать моих рук. Напрасно, настойчивости мне не занимать.
— Не уйдёшь! — ликую, едва ухватившись пальцами за короткий бурый хвост. Миг и мощный клюв до самой кости прокусывает основание моего мизинца. Злость, какой я ещё не испытывала, мутной пеленой застилает глаза. Боль отходит на второй план, остаётся только дикое желание достичь своей цели. Гера сипло матерится и кусается, но мне уже всё равно. Его барахтающаяся тушка, в конце концов, оказывается в моих руках.
В любых обстоятельствах получать своё — вот, что действительно имеет значение.
— Карина, что ты делаешь?
Вопрос звучит недоверчиво и как-то зловеще. У меня все внутренности сжимаются в ледяной комок, при звуках этого хрипловатого с нотками раздражения голоса. Я вздрагиваю и пронырливый Гера, пользуясь случаем, вылетает из моих рук. Не чувствуя конечностей разгибаю спину, оборачиваюсь. В полнейшем ступоре слежу, как птица грузно пикирует на плечо ненавистного Рината.
— За что ты так с нами? — спокойно спрашивает парень, закрывая окно.
Несмотря на показную мягкость, в его тоне чувствуется хорошо замаскированная, едва сдерживаемая ярость. Меня так просто не провести, я на притворстве собаку съела, но конкретно с Троллем я не собираюсь ломать комедию, много чести.
— Не понимаешь? — мой голос звенит от возмущения.
— Нет, — склоняет он голову набок, испытывающе глядя в моё лицо.
У меня весь затылок покрывается испариной, настолько ощутимый дискомфорт причиняет мне этот взгляд. Какого чёрта? Гипнотизёр фигов.
— Придуриваешься? — уточняю, убирая влажные косы за спину и медленно приближаясь к «братишке». Меня забавляет застывшее в его разноцветных глазах замешательство. — Вам удалось запудрить голову моему отцу, но это ещё не значит, что я стану с этим мириться. Папа — только мой! Убирайтесь, или потом придётся локти кусать.
— Хватит, — на скулах Рината отчётливо проступают красные пятна.
— Плакать, что ли собрался, рохля? Или боишься, что…
Мою обличительную речь, призванную опустить парнишку ниже плинтуса, прерывает звонкая затрещина.
— Немедленно извинись, — угрожающе требует отец, потирая руку, которой меня ударил.
— Мне не за что извиняться, — папин поступок отзывается во мне непониманием и глухой обидой. Щёку покалывает и разливающийся по лицу жар только подпитывает моё праведное негодование.
— Не хочешь по-хорошему, значит, будем говорить по-другому. Извинись, или, видит Бог, я возьмусь-таки за твоё воспитание!
— Раньше надо было, — парирую, дерзко вскинув голову.
Он столбенеет, я же презрительно кошусь на Рината. Пусть знает, с кем имеет дело, тюфяк бесхребетный.
— Вон отсюда! — командует отец, указывая пальцем на дверь.
Несмотря на клокочущую ярость, мне удаётся сохранить независимый вид, когда я гордо прохожу мимо взволнованной Илоны. Сейчас я кажусь себе жутко взрослой и непобедимой.
Эту битву я проиграла, но не войну.
Это война, змеёныш!
Я сижу на подоконнике, обняв руками колени. За окном перемигиваются огни ночного города — близкие и одновременно такие далёкие. Мне, наверное, никогда ими не налюбоваться. А сейчас заснеженные улочки манят ещё сильнее, как-никак я уже вторую неделю нахожусь под домашним арестом, подумать только! Без прогулок, общения и даже интернета. Из-за своих «обожаемых» родственничков.
Пока я тут страдаю они, как ни в чём не бывало, ходят развлекаться.
