Ознакомительная версия. Доступно 4 страниц из 20
на напряженные, напевно-поэтические – непреднамеренно, еще до того, как успевал договорить фразу до конца. Он с благородной простотой принимал окончательный, в высшей степени взвешенный и разумный отказ ясноглазой президентши – и только уже будучи в дверях, как бы невзначай, медленно, очень медленно разворачивался на полкорпуса… Заставив впоследствии Майкла Биллингтона определить свою фирменную манеру блестящим каламбуром: «Оглянись в истоме» (look back in languor). Двусмысленность (в том числе эротическая) была тут вопросом не только природы, но и продуманного действия: «Я никогда не был сексуально ненасытным, – признавался Алан Рикман. – Хотя, возможно, буду… на следующей неделе», – эта фраза построена так же, как роль: иллюзия саморазоблачительной откровенности в начале, неожиданный опасный выпад, смысловой переворот – и тщательно выверенная толика расслабляющей иронии в финале.
Впрочем, эту иронию не стоит переоценивать – Алан Рикман был мастером сценической иронии, ироничен он был практически всегда, поэтому особой ценностью обладают именно моменты, когда отстранение было отброшено. В отличие от позднейших экранизаций и многих сценических интерпретаций, в «Опасных связях» Ховарда Дэвиса была «чисто английская» повествовательная определенность: Вальмон Рикмана был либертеном по сути, порок не был его легкомысленной прихотью или гедонистической игрой крупного хищника на приволье (хотя публика шепталась о «вервольфе»), он был его основным занятием, если угодно – его работой. Дело велось с сугубой серьезностью. Для этого очевидно незаурядного субъекта соблазнение женщин не стало галантным вздором или суррогатной подменой каких-то более масштабных, возвышенных, но недоступных побед (это не эскапады мольеровского Дон Жуана, который, расточая комплименты пейзанкам, «на самом деле» бросает вызов Богу, и уж тем более не романтические эксцессы экзистенциальной тоски «лишних людей»), оно было вполне равно самому себе. Вот эта четкость границ и безусловность задач, сколь бы незначительными они ни казались, если вдуматься в них хорошенько, составляли одну из самых сильных сторон дарования Алана Рикмана. Он никому не позволял «вдуматься» в то, что оставалось за рамками его сцены, заполняя ее целиком, без остатка. Сделанного было достаточно. За рамками сцены не было ничего. Его «эффект присутствия» – на сцене и в кадре – был совершенно выдающимся. Тайна желаний Вальмона, поступков Вальмона и самого Вальмона парадоксальным образом оказывалась тем более притягательной и неразрешимой, чем определеннее и насыщеннее было сценическое существование актера. Он умудрялся быть непостижимым, ничего не скрывая. Непредсказуемость персонажа завораживала его самого. Герой Рикмана никогда не пытался намекать на то, что «Александр Македонский и другие миры – вот то, что позвало нас в дорогу», как говорил о своем загадочном хозяине окончательно запутавшийся Сганарель. Напротив, он был предельно конкретен в своей «истоме». И радушно открывал просторы для работы зрительского бессознательного. «После спектакля многие зрители уходили с мыслью о сексе, и большинство желало заняться им с Аланом Рикманом», – острила Линдси Дункан, заимствовавшая манеру выражаться у своей маркизы.
тревожная двусмысленность существования, резкая смена ритма, менторская, однако ничуть не снисходительная пристройка к партнерше, даже фирменный жест (рука медленно обводит контуры женского тела, буквально в двух дюймах от совершенной непристойности)
«опасные связи». ховард дэвис. royal shakespeare company. 1986
Успех был ошеломительный. Из малого зала RSC после закрытия сезона спектакль переехал в Вест-Энд, а сезон 1986–1987 «Опасные связи» в несколько измененном составе провели уже на Бродвее. Алан Рикман в итоге играл своего Вальмона целых два года (с небольшими перерывами). Эта роль определила в его дальнейшей работе очень многое – может быть, даже слишком. Следы опасного виконта обнаруживались с тех пор в самых разных ролях: тревожная двусмысленность существования, резкая смена ритма, менторская, однако ничуть не снисходительная пристройка к партнерше, даже фирменный жест (рука медленно обводит контуры женского тела, буквально в двух дюймах от совершенной непристойности). В некоторых фильмах мы все еще можем увидеть – не двойников, конечно, но теней его Вальмона.
О голливудской экранизации заговорили вскоре после бродвейского триумфа. Согласно первоначальной версии, ставить фильм должен был все тот же Ховард Дэвис, а играть – прежний театральный состав (впрочем, на замену актрис согласились довольно быстро). Но компании Lorimar нужны были надежные американские звезды. В итоге Дэвис, настаивавший на англичанах, покинул проект и был заменен Стивеном Фрирзом, которому было все равно. Вместо Алана Рикмана виконта де Вальмона сыграл Джон Малкович. Бог знает, чего стоило Рикману пережить этот удар.
Выход на экраны «Опасных связей» Фрирза, последовавший за ними «Вальмон» Милоша Формана и шедевры музыкального видео Лорана Бутона, снятого им для Милен Фармер, сформировали устойчивую моду на XVIII век – весьма любопытный художественный и социально-психологический тренд в конце 1980-х. Но не будем забывать о том, что на самом деле вначале были пьеса Кристофера Хэмптона и Вальмон Алана Рикмана, предложивший невинной простушке ознакомиться с «некоторыми латинскими терминами».
отмените рождество!
Но Голливуд вовсе не намерен был сбрасывать Рикмана со счетов. Бесцеремонно и несправедливо лишив его роли всей жизни, он предложил ему другую. Замена была неравноценной, но актер был человеком взрослым и умел пользоваться подарками судьбы, даже самыми скупыми. Алан Рикман стал образцовым злодеем, достойно продолжив тем самым легендарную традицию британских злодеев в Америке, начатую еще Бэзилом Рэтбоуном. В 1988 году на экраны выходит «Крепкий орешек», и еще никто не знает, что у него будет порядковый номер. Ганс Грубер – безжалостный террорист-мошенник, щеголеватый и коварный бандит, считающий до трех и стреляющий на «раз», был сыгран Рикманом с издевательским шиком, в каком-то «восторге самоупоенья». Грубер был не просто профессиональным злодеем, он был прежде всего хладнокровным социопатом, творя свои изобретательные злодеяния в прекрасном расположении духа и испытывая приятное волнение, стремительно переходя от одного маленького приключения в захваченном небоскребе к другому. Он с аппетитом угощался праздничными бутербродами (приготовленными для жертв), с воодушевлением руководил преступной операцией и с неослабевающим любопытством наслаждался затеями загнанного в угол Джона Макклейна. Грубер имитировал самодовольство в целях конспирации, просто чтобы было не так заметно, что на самом деле ему просто ужасно нравится жить. Уберите трупы, приготовьте детонаторы, зажгите елку. Его приподнятое настроение оказывалось чертовски заразительным: в конце концов, дело было под Рождество, и ликующий «рождественский дух» должен был как-то проявляться. Пусть даже в столь извращенном виде. Джону Макклейну – как и Брюсу Уиллису – победа доставалась нелегко: противник был слишком обаятелен, его гибели не хотел никто. Рикман играл то, что пытаются сыграть многие, но мало кому удается быть убедительным, не скатываясь в патологию и оставаясь в рамках хорошего вкуса: опьянение собственным всесилием. Актер мог быть безжалостен к своим персонажам в театре, но в звездных киноролях его герои «не успевали» разочароваться собой, словно им всякий раз чуть-чуть не хватало для этого времени. «Вы обычный вор!» – презрительно бросала ему героиня Бонни Беделиа. «Я исключительный вор, миссис Макклейн!» – рычал он в ответ, всего лишь восстанавливая справедливость.
«крепкий орешек». джон мактирнан. 1988
На площадке допускалась актерская импровизация. Как известно, Брюс Уиллис внес немалый вклад в монологи Макклейна: его комическое бормотание во время исполнения затяжных трюковых сцен вошло в фильм. К счастью, «приносы» Алана Рикмана пользовались не меньшим почтением. Он, по обыкновению, фонтанировал идеями, и значительная часть их оказалась на экране: это он придумал таскать еду с фуршета, ему же приписывают авторство отдельных гангстерских шуточек, но главное – это он (согласно одной из бытующих версий) сочинил личную встречу Ганса Грубера с Джоном Макклейном. Так это или нет, тем не менее это лучшая сцена Рикмана в фильме: рандеву двух харизматиков превращается в конкурс на самый добросердечный взгляд и самую задушевную улыбку. Рикман, кстати ввернув еще и пару нюансов из фирменного арсенала британской застенчивости (вообще-то ему обычно не свойственной), едва не выиграл, но хитрюга Макклейн вручил Гансу Груберу незаряженный пистолет. Контакт с оружием Рикман играет с психологической изощренностью, вроде бы необязательной для боевика: он заворожен видом пистолета, успевает быстро сморгнуть лишних два раза, словно «просыпаясь» и отменяя улыбчивую реальность предыдущей сцены, а заполучив ствол в руки, меняется в лице, отдаваясь тяжести оружия с какой-то почти сомнамбулической покорностью.
Прославившись всерьез после «Крепкого орешка», Рикман потихоньку начинает осваиваться в Голливуде. Сделав неудачный выбор и попав в «Январского человека» (1989), где ему пришлось изображать практически бессловесного художника, разрисовывая стены полицейского участка, пока Кевин Клайн
Ознакомительная версия. Доступно 4 страниц из 20
