такого раньше. Не волновало меня скуднота в личной
жизни, а наоборот – радовала. Ни забот, ни хлопот. Живи – не хочу!
Теперь – тоскливо как-то сделалось. Признаться, я по той причине
даже собаку завел. Хоть она меня дома ждет. Собака, пусть не жена,
а всё хоть приятно, – он усмехнулся. – Прихожу домой, а она – тут
же к двери. Встречает меня, руку лижет, хвостом вертит – радуется.
Иногда даже улыбается. Представляешь, улыбается!!! А ты видел
когда-нибудь, как собаки улыбаются?! Видел?! Видел?! А?
Филолет Степанович холодно пожал плечами.
– Вот и я до того не видел! – не дожидаясь более ответа друга,
тут же вступился Журкин. – А они ведь и в самом деле улыбаются!
Переставляешь, умеют улыбаться! Пройдохи какие! Добрые они
создания, эти собаки! Добрые! Далеко нам, людям, еще до них, хоть
мы и на высшей ступени развития всех живых организмов, так
сказать! Предобрейшие создания… Хе-хе, ей Богу! никого
мягкосердечнее не видывал!
– То-то, три недели назад, на соседней улице собака
трёхгодовалую девочку на две части разорвала. В самом деле,
добрые, – равнодушно буркнул Гомозов.
– Ну, что ты! Что ты всё портишь! Я же не про то… я ж не про
тех собак говорю. Э-э-эх, Филолет Степанович! Филолет Сте-па-
ныч… – протянул обижено Журкин и опустил глаза.
– Ты что заказывать будешь? Наверное, не завтракал еще? –
спросил со всей серьезностью Гомозов после некоторой паузы,
переменив тему.
– Черный чай и вон тот штрудель, что у них там на большой
тарелке красуется. Его хочу. С корицей он, наверное. А еще
запеканку и два кренделя, там в витрине.
– Я закажу, пойду, а то официанты совсем обнаглели! Не
замечают нас, туполобые! Не дождутся чаевых! – Филолет
Степанович со скрипом отодвинул стул и, выйдя из-за стола,
направился к витрине.
Когда он вернулся, диалог старых приятелей продолжился:
– Так ты, значит, собаку завел? – чуть смягчившись, начал
Филолет Степанович.
Журкин утвердительно кивнул, наученный тем, что
распространяться с ответом не стоит.
– Чего у тебя еще за эти годы изменилось, кроме собаки-то?
А?
– По пальцам не пересчитать! – немного оживился Григорий
Степанович, уловив, наконец, одобрительный тон друга. – Я,
собственно, по какой причине-то с тобой и встретился? Есть у меня
один проектик на уме. Как только замыслил, просчитал чуть-чуть –
прибыльное дело, ей Богу, прибыльное! Да, что говорить, что слова-
то молоть попусту, я ведь от тебя ничего не хочу скрывать, ты же
знаешь. На-ка вот, почитай! – Журкин достал из своего портфеля
папку в мягком кожаном переплете и шумно бросил на стол, да и
сам подпрыгнул от неожиданного удара папки о стол. – Я знаю, –
продолжал он. – Я знаю, что ты человек в этом деле серьезный, все
поймешь. И уверен, что на тебя можно положиться, нет надежней
тебя. От других я эту папку прятал, скрывал, не заикнулся бы про
нее! Но от тебя не стал! Помню, как тогда помог мне. Еле концы с
концами сводил. Все помощи боялся у людей просить – совести не
хватало, да унижаться не хотелось. Только ты один выручил. Да так
просто, не вникая, не расспрашивая. «Тяжело, говорит, тебе в
чужом городе без родных, без друзей, – и радужную бумажку
передо мной на стол. – Потом отдашь». До сих пор ценю! Теперь
времена-то те как в тумане. Разжился. Ни на что не пожалуешься. А
твою помощь вовек не забуду. Так что, если хочешь –
присоединяйся, будем коллегами. Не горишь желанием – твоё дело.
Я настаивать не буду. Да, и еще, сразу скажу, во избежание
недомолвок, чтоб уж не думалось. На твои материальные затраты я
не рассчитываю, так и знай, с финансированием порядок. Слышал,
что ты все там же работаешь, а я ведь помню, с прошлой встречи
помню, как ты грезил это болото оставить. Так что решай, думай.
Моё дело – предложить, а дальше уж сам. Самому выбор делать.
На последних фразах Григорий Журкин потирал свои
наручные часы с видом задумчивым и сосредоточенным, пытаясь
уловить каждый неслышный вздох, каждую мысль, так явно
пролетавшую в голове собеседника. После неторопливого
молчания, Гомозов, с нескрываемым удивлением даже для себя,
склонился в положительную сторону:
– Я изучу проект и сделаю правильный выбор, – вздрогнул он
от своего уверенного голоса. – И возможно, чуточку доработаю.
– Это правильно. Это точный ответ, что я и предполагал, –
довольно прогудел Журкин.
Перед столом замаячил официант, заказ, наконец-то, принесли.
Приятели ненадолго замолчали, отдавая должное съестному на
подносе.
– Так что, такие у меня дела, Филолет, – на распев выговорил
Журкин, стуча ложечкой, помешивая чай, и вдруг прерывисто
вскрикнул: – Еще что?! Что еще у меня нового! Эх!!! Все расскажу!
Я за то время, что мы с тобой не виделись, путешествовал много.
Что хотел – всё посмотрел. Махнул и во Францию, и в Италию, и в
Чехию, в Лаосе был. Да что там Лаос! Даже в Болдино ездил. В
прошлом году, например, в Индию занесло…Ненадолго, правда. А
позже вот, приехал и собаку завел, – Журкин замолчал, его губы
слегка покривились и, плаксиво пролепетали: – Единственное, что
меня сейчас волнует, мой дорогой друг – это то, что я до сих пор не
женился.
У Гомозова дернулся левый глаз. И едва ли Журкин,
увлеченный своим откровением и разглядыванием чаинок,
колыхающихся в кружке под влиянием кругового затихающего
вихря, мог усмотреть сию маленькую надрывную черту, на
короткий момент неодобрительно исказившую внешность
приятеля. Поэтому так же отрешенно и самозабвенно он
продолжал:
–Да, ладно бы там жениться! Это еще куда не шло! Я даже за
свое многолетнее расточительство времени не встретил той
женщины, которая оказалась бы главной находкой в моей жизни. А
это ведь не так-то просто, мой дорогой друг. Не так-то просто… Ну,
ты ведь понимаешь меня, наверное… Да? Понимаешь?! А собака…
А собака-то что. Собака-то, как бы не старалась, все равно
женщину не заменит, – Журкин надрывно засмеялся и продолжил
легко, не скрывая отличного расположения духа, вдруг
снизошедшего: – Путешествовать – путешествовал. Работа – есть,
да будет еще лучше! Дом – есть! Даже собака есть. Жены вот нет. А
времени на расцвет не так уж и много у нас остается. Да и кому я
дряхлым стариком-то буду нужен? Разве только из-за выгоды какой.
Как-то, знаешь, остепениться хочется. Ну, к примеру, через годик,
свою семью завести. Вот что стало в моих планах! Не в разрез с
работой, разумеется, – тут говоривший деловито прикашлянул и
вздохнул. – Вот так-то переменился Гриша Журкин, сторонник
холостяцкой жизни! Жениться
