смотрела не в глаза ему. а на вторую сверху пуговицу его наглаженной рубашки. В глаза взглянуть смелости не хватало.
* * *
Дуся встала в шесть утра. Стараясь двигаться бесшумно, вытащила из-под койки чемодан, сняла с гвоздя свой халат и полотенце и нг. цыпочках вышла с чемоданом в сад, где к дереву был прибит старинный умывальник с железной палочкой в донце. Нужно было ладонью приподнять палочку, и тогда в ладонь текла вода. Умывшись, Дуся зашла в закуток между забором и стеной сарайчика, достала из чемодана светло-кремовое сливочного цвета платье, кримплен, подрезное, расклешенное, Югославия, и туфли белые, «Лотос», Англия. Ей хотелось, чтобы, прощаясь, они с Георгием Николаевичем выглядели красиво и значительно, как в художественном кинофильме по телевизору.
Дуся знала, что Георгий Николаевич придет ее провожать в черном костюме, естественно, кримпленовом, при белой сорочке и темном галстуке и скажет какие-то умные, очень серьезные слова о том, что теперь будет дальше с ними обоими после такой огромной перемены в ее жизни. Когда Дусина голова вынырнула из платья, перед ней стояла заспанная Маргарита Романовна с папиросой в зубах.
— Ты хотела уехать, не попрощавшись? — сухо осведомилась библиотекарша, карательно щурясь одним глазом сквозь голубой дымок.
— Мы ведь вчера попрощались, Маргарита Романовна, и адресами обменялись. Ну, мне пора, до свидания. — Дуся торопливо чмокнула прокуренную старушку в бледную белую щеку, подхватила чемодан и пошла к калитке.
— Дуся! — остановила ее Маргарита Романовна. Трагический взгляд темных глаз и седые неприбранные космы делали ее похожей на средневековую фанатичку, которая даже на костре не желает отказаться от своих убеждений. — Дуся, он дед. — Старуха выдержала паузу, чтобы слово «дед» камнем влетело в Дусино сознание и побольнее ударило в душу. — Не сомневайся, он дед, который очень доволен, что ему удалось на курорте от нечего делать заморочить голову провинциальной дурочке. Так вот, хоть дальше-то не будь дурочкой. До свидания.
Дуся усмехнулась и вышла из калитки. Восхитительное прохладное утро охватило ее всю целиком. Солнце ласково щурилось со сна, чистое небо, еще не набравшее синевы, сообщалось с Дусиным сердцем, как океан с маленькой бухточкой, образуя одно безграничное целое. Обильный мягкий ветер, пахнущий морской свежестью, с примесью сладкого кондитерского духа от акаций легко выдул из Дусиной души щепотку горечи, навеянной словами старухи.
На единственной скамье у автобусной стоянки сидели две очень морщинистые старухи в белых платках, у ног их стояли лукошки с кладью, прикрытой чистыми белыми тряпками. Дуся тщательно обмахнула носовым платком местечко на скамье и села. Часики на ее руке показывали без семи минут восемь. Не видно было ни автобуса, ни Георгия Николаевича.
Минуту спустя вдалеке появился Георгий Николаевич. Он бежал. На нем были все те же оливковые поблескивающие шорты и маечка с короткими рукавами. Он бежал тяжелым лошадиным галопцем, ритмично перебирая длинными коричневыми ногами. В руке Георгий Николаевич держал пышный длинный букет, похожий на разноцветный взрыв. Посверкивали очки. Метров за двадцать до Дуси Георгий Николаевич перешел на шаг, утихомиривая дыхание по отработанной им системе малых вдохов и нажимных долгих выдохов. Его правильное, тщательно выбритое, чуть лоснящееся испариной лицо освещала скромная улыбка порядочного человека, делающего доброе дело.
Георгий Николаевич уселся между старухами и Дусей, улыбнулся еще приятнее и, вручая Дусе букет, сказал:
— Спасибо за все. Дуся.
И поцеловал Дусю в щеку.
— Счастливо тебе доехать, — он взял Дусю за широкие ладони.
— Спасибо. Вам тоже.
— Может быть, еще увидимся когда-нибудь, — с легкой печалью в голосе произнес Георгий Николаевич.
Дуся выдернула руки. Она поняла: он выбрасывает ее из своей жизни за ненадобностью. Неужто Маргарита права? Дуся гневно посмотрела ему в очки, и он заметил ее волнение, ее горе, мгновенно, на глазах перекипающее в ненависть. Вот так вздувается кипящее молоко — неудержимо растущим белым колпаком, и нужно срочно хватать кастрюльку, снимать с огня, дуть, иначе будет грязь и безобразие.
— Мы ведь живем в разных городах, ты забыла? — торопливо заговорил он. — Я просто не знаю, когда я сумею к тебе выбраться. Масса работы. Но если будешь в Москве, конечно, я буду просто счастлив… Запиши мой служебный, у тебя есть чем писать? Буду искренне рад…
Дуся достала из сумки шариковую ручку, книжечку и записала номер его телефона. Георгий Николаевич поцеловал Дусю в губы, пожал ей обе ладони сразу и встал.
— Я побегу, милая, — сказал он. — У нас в восемь — зарядка.
Он отсалютовал ей рукой, томно улыбнулся, повернулся и побежал, плавно переставляя большие ноги.
Дуся покосилась на старух, рисунок морщин на их лицах дрогнул — бабки усмехались.
* * *
Дуся сидела у окна автобуса. Убегали назад низкие неострые горушки, уплывали виноградники, утыканные прямыми рядами кольев, и ряды эти, сначала перпендикулярные к шоссе, на глазах превращались в диагонали.
На душе было смутно, неясно. Прибежал в дурацких штанишках, променял настоящее расставанье на какую-то зарядку, готов был без печали расстаться навеки. Но ведь прибежал же, да еще с букетом каким хорошим, не меньше рублей семи отдал, и телефон свой дал министерский. А что не сразу дал, так это оттого, что стеснялся, боялся, что он в свои года ей не нужен. Не хотел набиваться. Она представила, как он мучается сейчас в душе из-за того, что ему уже поздно жениться на молодой. А она бы, пожалуй, пошла за него. Неважно, что он в годах, зато он умный, серьезный и ласковый. Все свистушки из секции с ихней шпаной ахнули бы и поперхнулись от зависти. Сейчас она испытывала к Георгию Николаевичу чувство жалости и нежности. И еще она чувствовала гордость, ощущение своей ценности. Сколько здесь разных женщин на набережной и на пляже — пруд пруди, а он только ее одарил своим вниманием, значит, не зря. потому что есть в ней что-то такое хорошее, чего нет в других. Нет, не напрасно она сюда приехала, со счастьем возвращается, это честь, что такой хороший человек любит ее, раз прибежал в такую рань провожать. И хочет любить ее и дальше.
И вот таким образом, нажав слегка пальцем на приятную сердцу чашу весов. Дуся успокоила сердечную маету, и уже вполне ясная, счастливая, стала смотреть в автобусное окно.
* * *
Домой, в секцию, Дуся вернулась другая, новая. Она словно проснулась. Глаза у нее как будто стали больше, неповоротливые раньше губы оживели, легко складывались в быструю улыбку. Девчонки-продавщицы сразу смекнули, что на курорте у Дуси свершилось это, и не просто это, а с чувствами.
— Ну,
