и загадочными ходами, о которых рассказывали страшные сказки. Там жил суровый непокорный рыцарь-разбойник, гласило деревенское предание, который попавшихся ему в руки живьем зажаривал в железном котле. На самого герцога покусился он, но испытал неудачу, и тогда-то, видя пред собой гибель, он зарыл глубоко в саду свои несметные сокровища. И в могиле злодей-рыцарь не находил покоя. Целые века торчала из могилы его левая нога в черном шелковом чулке; сколько ни убирали ее, она все вылезала; лишь в начале XIX века ее перестали видеть, говорили местные старожилы. Мальчик простодушно верил рассказам и часто просил отца вскрыть могилу или позволить ему самому сделать это, чтобы посмотреть, почему нога опять не показывается наружу.
Отец Генриха очень любил древнюю историю; он часто рассказывал сыну с оживлением о гибели Помпеи и Геркуланума и считал счастливейшим человеком того, кто сможет посмотреть на тамошние раскопки.
Неоднократно слышал Генрих и рассказы о подвигах гомеровских героев и о событиях Троянской войны. С огорчением услышал раз маленький Генрих, который всею душой стоял не за греков, а за несчастных защитников Трои, что Троя совсем разрушена, так что и следа от нее не осталось. Но когда он получил однажды от отца в подарок на Рождество «Всемирную историю для детей» Иеррера и увидел в книге изображение пылавшей Трои с огромными стенами и Скейскими воротами, то радость восьмилетнего мальчика была неописуема. «Папа, – закричал он, – ты ошибся! Иеррер сам видел Трою, иначе бы он не нарисовал ее». «Сынок, – ответил пастор, – это выдуманная картинка». Тогда Генрих осторожно спросил, действительно ли у Трои были такие крепкие стены. Когда отец дал утвердительный ответ, мальчик вскричал: «Папа, раз были такие стены, то их нельзя было совсем разрушить и они, конечно, много лет скрыты под мусором и землею». Несмотря на все доводы отца, мальчик упорно стоял на своем, и они согласились на том, что когда Генрих вырастет, то когда-нибудь отроет Трою. Скоро мальчик ни о чем другом не говорил со своими деревенскими товарищами, как о Трое. Но мальчики смеялись над мечтателем, и лишь две девочки, Луиза и Минна, дети соседнего арендатора, с напряженным вниманием слушали занимательные рассказы Генриха. Минна была ровесницей мальчика и особенно горячо разделяла его планы. Вместе дети ходили слушать сказки деревенского портного, бегали на кладбище и так привязались друг к другу, что решили, когда вырастут, пожениться и открыть тогда все тайны Анкерсгагена: серебряную чашу, несметные сокровища рыцаря-разбойника и его могилу, и, наконец, Трою.
Скоро умерла мать Генриха, и девятилетний мальчик остался сиротой с шестью братьями и сестрами. Между тем дела пастора шли плохо: он совсем перессорился с соседями, и мальчику, к великому его горю, пришлось прекратить знакомство с семьей Минны. Начались годы ученья. В 11 лет поступил Генрих в гимназию, но дела отца все более запутывались, и мальчик принужден был перейти в реальное училище. Но и здесь отец оказался не в силах содержать его, и вот в 14 лет Генрих был принужден окончательно оставить ученье и зарабатывать себе хлеб самостоятельным трудом: он поступил мальчиком в мелочную лавочку. Целый день приходилось ему возиться с покупателями, убирать и чистить лавочку, пять с половиной тяжелых лет провел он здесь; обороты были маленькие – едва на 10—15 таллеров в день. С 5 утра до 11 вечера был занят Генрих: для ученья не было ни одной свободной минуты. Все, что выучил, он скоро забыл, не потерял лишь любви к науке. Раз зашел в лавочку пьяный мельник и стал декламировать стихи Гомера; мальчик с вниманием слушал звуки гармоничного, но незнакомого ему языка, слезы от волнения катились у него из глаз; он на последние гроши угостил пропойцу-декламатора, лишь бы еще послушать неотразимо влекущие к себе гармоничные стихи.
Неусыпная работа чуть не привела его на край могилы: кровь пошла горлом; больной приказчик не нужен был хозяину – и ему отказали от места. Никто не хотел приютить больного, и с отчаянья он поступил юнгой на корабль, который шел в Венесуэлу. Близ берегов Голландии корабль потерпел крушение; едва спасшись от смерти, Шлиман отправился в Амстердам: он решил в крайнем случае завербоваться в солдаты. Но и здесь неудача; деньги, данные добрыми людьми, все прожиты, маленькое имущество потеряно еще во время кораблекрушения, есть нечего. Чтобы не погибнуть голодною смертью, Шлиман притворился больным, лишь бы поспать в тепле и поесть досыта в больнице. Благодаря одному доброму знакомому, который собрал в его пользу и выслал ему немного денег с рекомендацией, удалось наконец Шлиману пристроиться посыльным в конторе. И вот у него оказалось в первый раз много свободного времени: он мог учиться, и с жаром принялся восполнять пробелы своего образования.
Прежде всего он научился красиво и четко писать, затем принялся усердно изучать новые языки. Он получал всего 310—320 р.[1] жалованья, и половину тратил на ученье. Жил на чердаке в маленькой комнатке без печки, которую снимал за 3 рубля, завтракал размазней из ржаной муки, на обед не тратил больше 8 копеек. Зато он массу читал, писал под диктовку и учил наизусть. Пошлют ли его куда-нибудь – всегда при нем книги, чтобы даром не терять времени на ожидание. Скоро он изучил английский, французский, голландский, испанский и португальский языки. Благодаря знанию языков ему удалось получить место корреспондента и бухгалтера в крупной торговой фирме. Ему было 22 года, и он получал уже до 800 рублей. Теперь он решил изучить русский язык. Трудно было изучать этот язык одному. И вот Шлиман за 1 рубль 50 коп. в неделю нанимает эмигранта-еврея, чтоб тот приходил слушать его ломаную русскую речь. Через 2 месяца Шлиман мог уже сносно написать по-русски письмо. Прошло еще 2 года. Шлиман стал доверенным лицом своей фирмы в С.-Петербурге. Теперь он решил посвататься к Минне – и, к своему ужасу, узнал, что она уже замужем. Долго он горевал: все планы, которые строили они вместе, казалось ему, рухнули. Но время излечивает грусть в молодых летах. С жаром пустился он в обороты и скоро сделался крупным торговцем индиго. Весной он поехал к брату в Калифорнию и прибыл туда как раз тогда, когда Калифорния была объявлена штатом. В этот день все находившиеся в ее пределах делались американскими гражданами. Так Шлиман неожиданно сделался американским гражданином. Все более и более расширял он торговлю, но не забывал и языков: изучил шведский и польский. 34 года было ему, когда он принялся за новогреческий, а
