редакции; знал, какой переводчик над чем работает и когда сдаст текст; в его ведении были все финансовые отчеты. Директор Хомяковым дорожил не меньше, чем Кэтрин. Им он платил лучше, чем остальным, но, если разобраться, Кэтрин увеличивала общие надои розовопузырчатого чтива вдвое, так что получала по заслугам. А Хомякову шла надбавка за вездесущность. И, помимо директора, он был единственным в издательстве, не называвшим по-тихому «Глобус» «Жлобусом».
Нехитрое прозвище Хомяк ему шло. Правда, он был щуплым и походил скорее на мыша. Но, по удивительному совпадению, мордочка у него и впрямь отдавала чем-то хомячьим: как будто некогда круглое лицо немного сдулось и по бокам образовались вялые брылья. Бусины темных глаз довершали картину. Что до тельца, то можно сказать, что Хомяк просто худой. Болел.
Откуда Хомяк разнюхал про Кэтрин, спрашивать было бесполезно. Называлось это «по своим каналам».
В этот день Кэтрин ушла, не попрощавшись.
Холодная война была официально объявлена.
11
Не то чтобы война. На следующий день ничего особенного не произошло. Заявилась в одиннадцать, «Здравствуйте, Оля» — красную сумку из кожзаменителя на стол, черный плащик на вешалку — вжик «молнией» сумки: достала бумажки, очечник, клац — извлекла из него окуляры, разложила листы, оцепенела. Перечитывает написанное. Тишина.
«Черт с тобой, — подумала Оленька. — Не хочешь — не надо». Она уже с утра убрала книгу в заедающий ящичек. Дуновение воздуха принесло с собой знакомое, но непривычное в этих стенах благовоние. Запах плохо завернутой куриной лапы беспокоил Оленьку и гнал мысли прочь от корректируемого текста.
Несколько дней подряд крокодилица вела себя подчеркнуто вежливо и часто уходила курить. Но потом как-то все нормализовалось. А неделю спустя у Володика случилось на работе заседание, и он смог заехать за Оленькой только в половине девятого. И оставшись одна — только уборщица яростно тыкалась шваброй в ножки столов где-то в районе бухгалтерии, — Оленька вскипятила себе чайку, распечатала пачку печенья и полезла в ящичек, где лежала книжка писателя, которого она никогда не понимала.
12
Оленька листала страницы, не зная, что выбрать.
«В следующем году было много побед. Была взята гора по ту сторону долины и склон, где росла каштановая роща…»
…
«— Священник не хочет, чтоб мы наступали. Правда, вы не хотите, чтоб мы наступали?
— Нет. Раз идет война, мне кажется, мы должны наступать.
— Должны наступать. Будем наступать».
Какая скукота.
«Дивизия, которую мы обслуживали, должна была идти в атаку в верховьях реки, и майор сказал мне, чтобы я позаботился о постах на время атаки. Атакующие части должны были перейти реку повыше ущелья…»
Боже мой.
«— Вы все ее милые мальчики, — сказала Кэтрин. — Она особенно любит милых мальчиков. Слышишь — дождь».
Оленька чуть было не пролистнула страницу. Хм… четвертая глава книги второй… Пятимся к названию… Вторая глава первой книги… Стоп. «Прощай, оружие!»
Значит, никакой не рассказ, а романец.
«— Вы все ее милые мальчики, — сказала Кэтрин. — Она особенно любит милых мальчиков. Слышишь — дождь.
— Сильный дождь.
— А ты меня никогда не разлюбишь?
— Нет.
— И это ничего, что дождь?
— Ничего.
— Как хорошо. А то я боюсь дождя.
— Почему?
Меня клонило ко сну. За окном упорно лил дождь.
— Не знаю, милый. Я всегда боялась дождя.
— Я люблю дождь.
— Я люблю гулять под дождем. Но для любви это плохая примета.
— Я тебя всегда буду любить.
— Я тебя буду любить в дождь, и в снег, и в град, и… что еще бывает?
— Не знаю. Мне что-то спать хочется.
— Спи, милый, а я буду любить тебя, что бы ни было.
— Ты в самом деле боишься дождя?
— Когда я с тобой, нет.
— Почему ты боишься?
— Не знаю.
— Скажи.
— Не заставляй меня.
— Скажи.
— Нет.
— Скажи.
— Ну, хорошо. Я боюсь дождя, потому что иногда мне кажется, что я умру в дождь.
— Что ты!
— А иногда мне кажется, что ты умрешь.
— Вот это больше похоже на правду.
— Вовсе нет, милый. Потому что я могу тебя уберечь. Я знаю, что могу. Но себе ничем не поможешь.
— Пожалуйста, перестань. Я сегодня не хочу слушать сумасшедшие шотландские бредни. Нам не так много осталось быть вместе.
— Что же делать, если я шотландка и сумасшедшая. Но я перестану. Это все глупости.
— Да, это все глупости.
— Это все глупости. Это только глупости. Я не боюсь дождя. Я не боюсь дождя. Ах, господи, господи, если б я могла не бояться!
Она плакала. Я стал утешать ее, и она перестала плакать. Но дождь все шел».
13
Оленька вдруг вспомнила, что в детстве тоже не любила, когда над городом повисала эта серая сырая вата. Сам дождь ее не пугал, но от его ожидания становилось тревожно. Становилось не по себе. Ей не хотелось ни играть, ни смеяться. И как-то на даче мама оставила ее одну, уехала в городок за продуктами, а тучи набежали за считаные минуты, стало темно и душно. Оленька подумала, что мама уже не вернется. И еще ей показалось, что серая вата будет медленно опускаться, пока не достигнет земли, не придавит, не задушит. Оленька закрыла все двери в доме и спряталась в шкафу, среди маминых платьев — от них шел еле слышный запах сирени, как от флакончика, стоявшего на окне в спальне. Оленька подумала, что от мамы остались одни платья и еще этот запах. Но скоро и того не будет. Хотя, может быть, Вата не полезет в шкаф. Оленька представила себе маму на велосипеде с ящичком для продуктов на заднем сиденье: она ехала по дороге вдоль поля, а Вата неумолимо опускалась на нее, как пресс. Оленька заревела и ревела до тех пор, пока дверь шкафа не распахнулась и ее дорогая, любимая мамочка — тяжело дышащая, с мокрыми волосами и прилипшим к телу платьем — не потащила ее наружу. Мама сперва колотила во входную дверь, но Оленька не слышала, ведь она ревела и шкаф наглухо закрыла. Маме пришлось лезть через окно: долго через форточку пытаться дотянуться до шпингалета… Оленьку она отыскала по реву.
«Я боюсь дождя, потому что иногда мне кажется, что я умру в дождь».
Оленька стала читать дальше и узнала, что героиню звали Кэтрин Баркли. И что Кэтрин — тоже — ждала ребенка.
14
Задевает обычно то, что тебя касается, прямо или косвенно. Оленьке была любопытна эта история с именем Кэтрин, но не более. Она стала читать дальше только из-за дождя. Никто и никогда не разделял ее тревоги, и вот какая-то книжная героиня
