волосы на косой пробор, прямой нос, по-детски припухлые губы, обрамленные пушком вместо усов, и глаза драматического актера немого кино, прищуренные в попытке разглядеть, что происходит внизу. «А вот и Феликс Юсупов собственной персоной», — констатировал Распутин, аккуратно но быстро схватил любопытного князя за шиворот, подбил опорную руку и потянул на себя. В воздух взлетели надраенные голенища сапог, и второй фигурант заговора приземлился на покорно лежащего коллегу, придав его писку новые, басовитые нотки. Придавив коленом «бутерброд» из вельможных особ, Распутин расстегнул портупею новоприбывшего и живо соорудил монументальную скульптуру из двух тел, сидящих спиной к спине со связанными сзади руками, и головами, притянутыми друг к другу сыромятной кожей, не позволяющей выплюнуть салфетки, используемые в качестве кляпа. Карманы штанов приятно оттянули два трофейных револьвера.
«Срочно перевязаться, не то истеку кровью». Времени на поиск перевязочного материала нет, зато есть коньяк и скатерть из тонкого, гигроскопичного материала. Вполне сойдёт за бинт…
Наверху забеспокоились, выключили граммофон, загомонили и потопали к лестнице. Перевязку пришлось отложить.
— Посидите тут, противные! — потрепал Григорий по щекам героев-любовников, заглядывая в глаза князя и читая в них поднимающийся из глубины души ужас, — сейчас поприветствую вашу группу поддержки и приступим к официальной части.
Распутин подхватил каминную кочергу, нырнул под лестницу и ощутил, как щедро выплёскивается в кровь адреналин, притупляя боль, обостряя слух и зрение, делая мысли чёткими, а реакцию — молниеносной.
— Феликс, Освальд, что тут у вас? — тревожный вопрос заглушил топот офицерских сапог по лестнице.
Григорий подцепил кочергой ногу лысого бородача, спускавшегося первым. Сдавленно охнув, тот кувыркнулся по ступенькам, затормозив лбом о последнюю. Следовавший за ним юноша в военной форме увидел стремительно метнувшуюся к нему тень, сообразил, что на глазах превращается из охотника в дичь, и повел себя соответственно, в мгновение ока исчезнув за дверью на втором этаже. Мысль о вооружённом сопротивлении его даже не посетила. Внешний вид оскалившегося мужика с кровавой дыркой в районе сердца всколыхнул самые тёмные мистические фантазии и зловещие образы, при встрече с которыми бегство является не признаком малодушия, а самым правильным и рациональным поведением. В лейб-гвардии преодолению полосы препятствий уделялось постыдно мало времени, в отличии от советской армии и французского иностранного легиона. С силой оттолкнувшись ногами и подтянувшись руками на перилах, Распутин в одно мгновение влетел в кабинет Феликса Юсупова, превращенный высокородными киллерами во временный штаб.
— Дмитрий Павлович! Ну куда же вы? В окно, на мороз да без шинельки! Неровен час — застудитесь, — укоризненно проворчал Григорий, отрывая великокняжеские руки от оконной рамы.
— Помоги… — только и успел прокричать заговорщик. Тяжелый кулак опустился на его загривок, и наступили сумерки.
Спустя пять минут вся гоп-компания была надежно принайтована к стульям, освобождена от колющих и стреляющих предметов, оснащена кляпами, а Пуришкевичу, пребывающему в нокауте со сломанным носом даже оказана первая медицинская помощь. Оставался один нерешенный вопрос, мешающий перейти к непринуждённой светской беседе.
— Ну ты, урод! — Распутин навис над князем Юсуповым, — да-да, я к тебе обращаюсь, кусок дерьма. Где Сухотин и Лазоверт? Смотреть в глаза, отвечать быстро, чётко и только по делу, иначе кастрирую.
— Повезли домой Веру и Марианну.
— Когда будут обратно?
— Час… Нет, уже меньше, через полчаса.
— Хороший мальчик. Сейчас я тебя развяжу, и мы пойдем отпустим домой прислугу. Нечего им тут делать, я вас сам обслужу.
— Гриша, ты что, Гриша, — затараторил князь, — ты всё не так понял. Я всё тебе объясню!
— Конечно, объяснишь, куда ты денешься, — согласился Распутин, снимая путы, — но хочу предупредить. Мы идем рядышком, я тебя аккуратно держу за ручку, вот так…
Кисть Юсупова, взятая на излом, усмирила князя неожиданно сильно. Он ойкнул, закатил глаза и начал оседать. Пришлось усадить обратно и привести в чувство.
— Слушай, Освальд, — спросил Григорий по-английски, шлепая Юсупова по щекам, — он в постели тоже такой нежный-впечатлительный или в нем иногда просыпается суровый русский медведь? Вы садо-мазо практикуете?
Англичанин зло зыркнул глазами и отвернулся, а пришедший в себя Юсупов уставился на Распутина, как на пришельца. Полуграмотный мужик, заговоривший вдруг на приличном английском…
— Что вытаращился, Федя? — буркнул Григорий, рывком поднимая на ноги аристократа. — Вот сейчас отпустим слуг и я расскажу тебе сказку Шарля Перро на языке оригинала. Но, сука, если ты только дернешься и поведешь себя неправильно, слушать тебе будет нечем — уши оторву и съесть заставлю.
Дергаться Феликс не собирался. Стремительные перемены превратили его из заговорщика в заложника, да и само поведение святого старца в результате неудавшегося покушения было настолько неожиданным, что князь впал в глубокую прострацию, усиленную порядочной дозой кокаина для разогрева естества. Пугающие обороты речи и недоброе лицо Григория, кровавая дырка на его рубахе аккурат в районе сердца, рождали самые тоскливые предположения о потусторонних силах, для борьбы с которыми необходимы серебряные пули и осиновые колья, а не его утончённая, ранимая натура.
Роспуск прислуги прошел спокойно. Распутин аккуратно придерживал плохо стоящего на ногах князя, дискантом отдающего распоряжения, и ласково гладил его по прическе, не забывая второй рукой подгибать кисть аристократа, из-за чего Феликс эротично выгибал спину и приподнимался на цыпочки. Челядь, привыкшая к регулярным загулам князя, покорно поклонилась и шмыгнула за дверь, благодаря судьбу за отмену ночного дежурства. Последние члены великодержавной ОПГ задерживались, и Григорий решил открыть заседание клуба любителей прикладного суицида в неполном составе.
— Ну что, блямблямчики и цурипопики, — сдвинул он брови. — Сколько мусорное ведро ни утрамбовывай — выносить все равно придется. Посему начинаем наш вечер вопросов и ответов под рубрикой «Пусть говорят!» В студии присутствует интернациональный коллектив мальчиков-зайчиков, думающих задницей и через неё же получающих удовольствие…
Распутин остановил свой взгляд на выпученных глазах пришедшего в себя Пуришкевича.
— Нет-нет, Владимир Митрофанович, к вам это не относится. Вы — честный коррупционер и торговец наркотиками. Сколько кокаина и героина вы перетаскали на фронт в своем санитарном поезде, на поверку состоящем из трех вагонов, два из которых — аптека, один — библиотека, ась?[4] А какую патриотическую наценку на зелье имеете в действующей армии? Жалкие 300 %? Не оправдывайтесь, не стоит. Я понимаю, Just business, nothing personal! А вот компания у вас весьма любопытная. И мотивы моей ликвидации — тоже.
Распутин скосил глаза в сторону Юсупова.
— Вы, Пуришкевич, попали в чудесный трудовой коллектив. Прямо-таки ячейка ЛГБТ — это по латыни, матерно… Наш Феликс Феликсович и Дмитрий Павлович страдают, или наоборот — наслаждаются нетрадиционными половыми отношениями. Федю даже пытались лечить от гомосексуализма, но совершенно безуспешно. А Диму императорская чета подумывала
