- Что ты мне сделаешь? Расцарапаешь? Укусишь? Ударишь? Может, пнешь?
И шагнул к ней. Александра начала отступать, похоже, он переоценил девку, когда надеялся, что Александра станет орать или лягаться, уже предвкушая, как вывернет ей руки и придавит своим телом прямо к полу.
Дико, животно, необузданно, ему нравилось брать их так.
Нравилось, что на лице Александры все ещё не было страха. Тот появится, непременно появится, когда до девки дойдёт, как все серьёзно.
Она уткнулась спиной в стену, а он подходил медленно, не отрывая взгляд от сжатых губ, от высоко вздымавшейся груди, и пелена гнева начала застилать глаза.
Почему не орёт, как резаная, чего не плачет?
Её не били, только вяло толкали, зажимали рот и сдавливали, как и всех девок, неужели попалась слишком храбрая?
Тем интереснее было играть.
Не испугалась и когда схватил за подбородок, сжимая щеки, лишь мелко дрожала и сверлила его наглым взглядом голубых глазищ.
Рамон напрягся. Поведение девки сбивало с толку, а этого он терпеть не мог.
- Что, куколка, решила по-хорошему, уже вся мокрая, да?
Единственное, что пришло в голову. Кукла сломалась. Сломалась раньше, чем он что либо предпринял.
Александра мотнула головой.
- Ты проклят.
Почему пара слов ни о чем так его задела?
Рамон не мог объяснить, но и себя не узнавал. Ему нравилось быть грубым, жёстким, но теперь он был жестоким и едва закончил с девкой, оказавшейся до него нетронутой, вызвал своего врача.
А потом... Другую он бы вышвырнул, а эта выздоравливала долго, и Рамон почему-то не смел ее коснуться.
Он не изменился, брал других, и другие ничем не удивляли.
Семье Александры доступно объяснили, что она теперь собственность Рамона Саторо. Отвалили денег. Бедняки пикнуть не посмели.
С ними проблем не было. Не то, что с ней.
Александра не разговаривала. Молча ела, молча позволяла врачу себя осматривать.
Её проще было пристрелить, но Рамон никак не мог решиться. Он, несгибаемый Рамон Саторо, постоянно видел перед собой упрямое лицо, обрамленное чёрными косами.
Её сопротивление было тем, чего он ждал всю жизнь.
Александра ни у кого не спрашивала, как родные, когда её выпустят, выпустят ли вообще. Ни о чем не спрашивала.
Её давно поселили жить в обычной комнате за одним лишь исключением: убрали абсолютно все предметы, с помощью которых можно было бы покончить с собой.
Двери запирали на ключ и приставили охрану.
Когда врач сказал, что она вновь может принять Рамона, он сразу пришёл, хотя до этого не навещал.
Надеялся, что его вид наконец-то её сломает.
Александра не стала шептать угрозы. Опять не кричала. Даже не вздрогнула, когда стиснул её бедра.
Мерзавка, из чего её сделали?! Неужто оставалась лишь боль, чтобы её покорить? Унижение, когда она одна, а обидчиков много.
Но Рамон знал: он не хотел делиться этой девкой ни с кем. Не такой ценой готов был получить её капитуляцию.
А едва потянулся к губам, услышал старое:
- Ты проклят.
Рамону всегда было плевать на удовольствие девок, добивался лишь собственного. С ней все его эмоции обострялись в разы и били по натянутым нервам.
Его трясло от вожделения, от одержимости этой Александрой. Прокляла собой, сделала себя наваждением.
В тот день он впервые был нежным. Неумело нежным, потому что привык совсем иначе и никому не смел признаться в своей слабости.
Мягкие ласковые слова звучали фальшиво. Может, потому девка не купилась? Она лежала безучастно, а его разрывало от напряжения и желания. Узкая, тугая, не мог насытиться, терзая равнодушное тело поцелуями.
Вдруг она была холодной, а он зря тратил время? Стоило пристрелить и не мучиться?
Нет, Рамон звериным чутьем чуял, дело было в ином.
Он снова взял её и опять позвал врача, как только вышел, но уже знал: стоило выяснить цену этой девки.
Настоящую, а не ту, что заплатил её семье.
Поскольку случилось то, чего боялся: прочие перестали вызывать интерес.
Многие писались от страха, едва видели его людей. Другие держались дольше, но ни одна ни шла ни в какое сравнение с Александрой.
Тех, кого не ломали пытки, побеждали забота и участие.
Рамон распорядился подавать Александре лучшую еду, специально выписал повара.
Он решил временно отринуть некоторые принципы. Больше не ломал похищенных девок, хотя все внутри клокотало, а учился постигать на них тайны женского удовольствия. Потом, правда, немного портил их красоту, чтобы никто не заподозрил, будто Рамон Саторо размяк.
К третьей встрече он был готов. Намеренно не взял ни одной лживой шлюхи. Его женщинам было по-настоящему хорошо... пока не топил и не хлестал.
Александра о том не знала, а он не собирался признавать, что уже дышать без неё не мог и все свои действия оценивал, внутренне спрашивая, как отнесется к ним пленная гордячка.
Видимо двух раз ему было мало, чтобы страсть к непокорной девке утихла.
Голубые глаза мучили, жгли, стреляли прямо в голову.
Все же опасаясь, что девка начнёт сопротивляться, и он не сможет быть милым, Рамон обездвижил её.
Растянул на кровати, пристегнув наручниками, хотя пришлось повозиться. Уложил удобно, любая боль сорвала бы его планы.
Думал о ней, хотя все внутри вопило перевернуть, ворваться, смять или даже не переворачивать.
Его накрывало и штырило от этой девки, как ни от кого.
А она... Она осталась холодной, разбивая все его достижения с другими.
Проклятая... Ненавистная...
Неужели любила кого-то? Рамон мечтал расправиться с ним лично и жутко, методично вколачиваясь в тело Александры.
Он сделал всё, чтобы ей не было больно, но паршивка не желала сдаваться.
А убить её уже не мог. Не хотел. Вышло бы, что девка обыграла его.
Люди перешептывались, что Рамон Саторо начал сдавать, раз поселил девку у себя так надолго. Самые трепливые замолчали навсегда.
Никого она не любила, во всяком случае, ни с кем не гуляла никогда, и это ещё сильнее раззадорило Рамона.
В четвертую встречу он сказал:
- Я подарю тебе любой подарок, какой захочешь. И ничего взамен.
Ожидал, опять напомнит о проклятье, разозлит, потому что сам он уже чувствовал себя связанным этой девкой, а она вдруг ответила:
- Своди меня на море. Только ты и я.
