точь-в-точь. Клиентам хочется, чтобы их тату выглядело именно так, как нарисовала их фантазия или как на распечатке, которую они тебе дадут. А как иначе? Этот рисунок будет навсегда, он дорогой, и делать его больно.
Сзади на голени у меня родимое пятно, которое я очень не люблю, потому что голени у человека — часть тела очень странной формы, и это пятно как бы подчеркивает тот факт, что у меня есть голень. Но я бы не хотела его убрать, потому что это часть меня, пускай и получила я ее не добровольно.
Я часто меняю мнение о недостатках. Иногда родимое пятно кажется маленьким и милым, а иногда огромным и противным.
Когда я стану старше, у меня будет больше свободы. Больше денег. И времени. И личная двуспальная кровать. Я буду счастлива одна. Хотелось бы прямо сейчас стать старше. Но у меня пока нет нужных навыков, чтобы в этом «старше» жить. Мне нужна мама. Но у меня нет мамы, как у других детей. Только Лаура, которая не в состоянии быть человеком.
И кожа будет просто загляденье. Гладкая и мягкая, с дырочками пор.
Самое раннее мое воспоминание: я маленькая и я на пляже. В глаза попали крем от солнца и песок. Я плачу. На мне ужасный чепчик: белый, с кружевами, сделанный из хлопка или льна. Он жмет, и моя кожа жжется — не знаю уж, от злости или из-за солнца, но мне страшно.
Мама пытается промыть мои глаза, но, так как у нее нету воды, она льет «Севен-ап». Соленая вода бы защипала, но газировка — тоже. Тупая логика Лауры, уже тогда. Потом, заглаживая свою вину, она вручает мне мороженое. Но я все еще злюсь, швыряю ее подношение на землю — и получаю от нее пощечину. Лаура заставляет меня выкинуть мороженое в урну. Я иду на цыпочках. Над урной вьются осы, и мне страшно.
Неподготовленная кожа станет проблемой. Она болит, дрожит, может, даже воет
Я думаю об этом на уроке технологии, пока мы замешиваем тесто для будущего хлеба. Оказывается, приготовить идеальный батон хлеба совсем не просто, особенно когда ингредиентов нет. Приходится выпрашивать молоко, муку и масло у одноклассников, которым совсем не хочется делиться.
Меня не любят. Незнакомцы автоматически предполагают, что я холодная и стерва. Так они мне говорят. Может, они правы. Мне очень трудно относиться к людям с теплотой. Постоянно кажется, что они опасны, и мне нужно себя как-то оградить.
Но я не думаю, что я холодная. Где-то глубоко внутри я даже слишком теплая. Горячий глупый ежик. Под острыми иголками мягкий, словно тесто. Мне бы хотелось, чтобы было по-другому. Все по-другому. От масла, которым я намазывала сковородку, руки липкие. Как бородавки, кусочки теста липнут к ним.
Пока печется хлеб, мы переписываем рецепт в тетрадки. Мне представляется картинка: рожок мороженого, свернутый из идеальной вафли. И сбоку приземляется оса, чтобы все испортить. Оса в этой картинке самое красивое. Животик черный с золотом, огромные глаза и крошечные крылышки. И жало.
Тесто замешивать нужно очень нежно. Но в учительнице нашей коренастой нет нежности совсем. Только ярко-красный рот и дорогие сумки. Замужем за стоматологом, поэтому машина у нее тоже дорогая. Дороже всех остальных, припаркованных у школы. Я читала где-то, что стоматологи чаще других специалистов оканчивают жизнь самоубийством. За ними психиатры и бухгалтеры. Гниение везде, это разъедает их жемчужное существование.
Интересно, как часто оканчивают жизнь самоубийством продавцы, работающие на полставки? Наверняка это известно, включая корреляцию с ненавистью к бутербродам.
Тяжело, когда ты ненавидишь бутерброды, ходить в школу. Их едят ну просто все вокруг. Своими глупыми зубами, от которых вешаются стоматологи. Я никогда бы не покончила с собой. Не то чтобы мне не хотелось умереть. Иногда я представляю мир, где я не существую, или мечтаю потихоньку растворяться в воздухе и однажды исчезнуть насовсем. Не пропасть, а просто удалиться. Вместе с чужими воспоминаниями обо мне, потому что она пренепременно воспользуется моим исчезновением как поводом еще раз пожалеть себя, когда ей не захочется вставать с кровати в очередной раз. «Пижамный день» — так она это зовет, как будто это норма.
У Тома и товарищей бывают дни, когда они прогуливают пары и зависают дома, но это другое. Меньше жалости к себе, и больше смелости. Они занимаются вещами, которые обычно дома делать им не разрешают. Мне кажется, когда ты первокурсник в колледже, так делать иногда нормально. Приемлемая лень. Но не когда тебе за сорок. Не когда у тебя дочь. Она твердит, что у нее депрессия, хотя депрессия должна была пройти уже давно. Вот я депрессиями не страдаю. Не собираюсь доставлять ему такое удовольствие.
Какая фишка с кожей: она не холст, не ткань.
Я родилась с особенной физиономией. Поэтому от меня держатся подальше. Я понимаю. Мое нейтральное выражение лица — это угрюмость. Тонкая верхняя губа, пухлая нижняя. Серые глаза и нос, который мама называет аристократичным. Можно увидеть, что у него внутри, потому что кончик вздернут кверху. Приходится высмаркиваться чаще остальных, иначе все противное будет заметно. Еще могу похвастаться хорошей кожей и надменными бровями, с которыми я не согласна: высокомерность мне чужда. Я не враждебна к людям, но голос у меня довольно низкий. Неприветливый. И даже монотонный. Я не пищу.
Удостоверься, что клиент уверен. Уверен на все сто процентов.
В школе я не возникаю, делаю задания и стараюсь не привлекать внимания. У меня есть люди, которых, наверно, можно назвать друзьями. С ними я обедаю, болтаю и так далее. Хотя большую часть времени я просто слушаю. Они меня не знают. Они знают ту девочку, которую я им показываю. Меня, которая не я, но выглядит как я.
В группу я вошла легко, и теперь от них не отличаюсь, как монетка в стопочке других монет, что в игральном автомате, где лежат игрушки. В смысле одна я выделяюсь, но с ними я как в камуфляже. Вопросов они не задают. Люди любят говорить лишь о себе. Эта группа знает о моей работе, о прежней школе и кое-что о Томе. И хватит.
Я думаю, мне этого тоже бы хватило. Так проще и яснее. Определеннее. Как вода, я бы плыла по жизни, если бы все было так, как я рассказываю им. Дни, недели, месяцы прошли с тех пор, как я приехала сюда, медленная и
