что проще шить одной ниткой, но теперь я вижу, что был неправ. Адам мог строчить и красной. Мне надо было сперва спросить тебя.
Злость никак не проходила. Словно на мне была какая-то злая одежда, которую просто так не снимешь. Крики и смех отдавались в моей голове, и от этого становилось только хуже.
— Оставьте меня наконец в покое! — рассердилась я. — Я хочу просто сесть и почитать, но разве почитаешь в таком грохоте!
— Иди в комнату для персонала, там тихо, — посоветовал Янне.
Там и правда было тихо. И уютно. За окном шёл снег. В углу стоял цветастый диван. На столе — банка с имбирным печеньем, наверное, ещё с рождественских каникул. Я взяла одно и с хрустом откусила. Издалека доносились голоса играющих в пинг-понг и звуки музыки с фестиваля. Я раскрыла сказку «Мио, мой Мио».
Вдруг в дверях появился папа.
— Ты тут? — удивился он.
Я не ответила, просто взяла книгу и пошла к своей вешалке, дочитывая по дороге главу.
Потом закрыла книгу и оделась. Наконец я была свободна.
На обратном пути мы с папой шлёпали по слякоти и держались за руки. Папе на усы прилипли снежинки.
У некоторых детей в школе есть папы с бородой, но с усами — только у меня. Мой папа работает в банке, но и там нет никого с усами — так он говорит. И никто не носит галстук-бабочку и подтяжки, а мой папа — всегда, особенно когда дела на фондовой бирже идут хорошо.
— Не могу я больше в этом концлагере, папа, — пожаловалась я, когда готова была снова разговаривать.
— Что же там такого ужасного?
— Сегодня вот у нас с Адамом был кризис из-за швейной машинки. Ничего не могу решать сама!
— Ого, настоящий кризис?
— Ну почти.
— Но так уж устроена продлёнка, все всё делают сообща. И так будет и в дальнейшем: люди собираются вместе и работают сообща и всем делятся.
— А я не хочу делиться. И с Бланкой делить комнату не хочу!
— Ты уже это говорила.
— И на продлёнке не хочу оставаться. Там меня ни на минуту в покое не оставляют! Не могу больше!
Папа вздохнул.
— Ты же сам любишь, когда есть возможность, побыть одному, — сказала я. — Тебе тоже нужно время, чтобы в тишине обо всём подумать.
— Верно, — согласился папа. — Но попробуй всё-таки сохранять спокойствие духа и на продлёнке.
— Как? — вспылила я.
У папы не было ответа, он лишь крепче сжал мою руку.
Глава 4
Новой сумкой я осталась довольна. В неё прекрасно умещались книги, а маме понравилась красная строчка. И Бланке тоже. Жаль только, что вскоре я снова страшно разозлилась. На этот раз — на Бланку.
Я была одна в нашей комнате. Мне стало холодно, и я включила отопитель. Приятно было сидеть в потоке тёплого воздуха и думать обо всём на свете. У меня получился настоящий час размышлений. Вот это я люблю!
Для размышлений необходим абсолютный покой. И мне повезло: во всём доме было на удивление тихо, не слышно ни барабанов из комнаты Юлле, ни нытья Бланки, и даже Данте занимался у себя в комнате.
Я растянулась на полу, задрала ноги, положила ступни на письменный стол и принялась размышлять о том о сём. На самом деле мне лучше всего думается, когда я плыву в лодке и ветер дует в лицо, но и лёжа делать это тоже приятно.
Я представляла, что, когда вырасту, стану исследователем мозга. Тётя Астрид — врач, она подарила мне книгу про мозг, очень интересную. Там, например, написано, что мозг отвечает за нашу память. У меня отличная память! Наша учительница Гина столько всего нам рассказывает и объясняет, но я запоминаю всё с первого раза. Это у меня от папы.
Я следила взглядом за падающими снежинками и думала: как ужасно, что столько детей вынуждены бежать к нам в страну, потому что у них на родине война. Потом вдруг внутренним зрением увидела вкусные бабушкины плюшки, вспомнила её саму и представила, каково было жить в прежние времена, когда о мобильных телефонах ещё никто слыхом не слыхивал.
А затем я подумала, как несправедливо, что Бланка получает больше карманных денег только потому, что она на два года меня старше. Я об этом часто думаю, если честно. Но папа считает, что нашёл самый справедливый способ разделения наших денег: он разработал специальную математическую формулу, чтобы высчитать — сколько дать Бланке, а сколько мне. Ненавижу эти расчёты!
Пока я обдумывала, что бы такое предложить папе вместо его формулы, дверь в комнату со стуком распахнулась, и на пороге показалась Бланка.
— Ко-ко! — прокудахтала она и тут же исчезла.
Вот уж кто мастер мешать мне во время моих раздумий! Но я решила не обращать на неё внимания.
— Ко-ко! — послышалось снова, и снова в дверной проём просунулась её голова.
Я опять сделала вид, что не замечаю её. Но тогда Бланка принялась непрерывно открывать и закрывать дверь.
— Ко-ко!
— Ко-ко!
— Ко-ко!
— Да прекрати же ты! Не видишь разве, что я занята?! У меня час размышлений! — закричала я.
— «У меня час размышлений», — передразнила Бланка дурацким голосом.
Я почувствовала, что у меня чешутся руки, а ноги вот-вот сорвутся с места. Во мне словно всё закипело.
— Ко-ко!
Ну, это уж слишком! Я вскочила на ноги и, вцепившись в Бланку, изо всех сил пихнула её в плечо и вытолкнула из комнаты.
Она споткнулась о порог и со стуком растянулась на полу.
— Ты что, с ума сошла? — прохрипела Бланка, ловя ртом воздух.
— Сама с ума сошла! Зачем дразнилась? — прошипела я.
Бланка расплакалась и поковыляла прочь. Меня всю трясло от злости. Я попыталась успокоиться, но у меня ничего не вышло. Сердце колотилось как бешеное.
Тут в комнату влетел Данте. Злой как чёрт.
— Что ты тут устроила? — напустился он на меня.
— А что? Она первая начала! Мешала мне думать!
— Ты её так ударила, что её стошнило, — сказал Данте, рассвирепев.
У меня голова закружилась. Так всегда бывает, когда я слышу, что кого-то тошнит, ведь я этого боюсь больше всего на свете. Всё сразу начинает ходить ходуном, стоит мне заметить растёкшееся по земле мороженое, потому что оно немного похоже на рвоту. Но уж и не так сильно я её стукнула!
— Она упала! Сама виновата! Не надо было меня дразнить! — всхлипнула я.
— Держи себя в руках! —