– Убедитесь сами.
Инженер достал из обитого замшей деревянного ящичка сверкнувший радугой диск, меньше обычной патефонной пластинки раза в два, по виду – стеклянный, и установил его в аппаратик. Потом снял с крючка большие, с пористой каучуковой обливкой наушники и протянул наркому. Поколебавшись, тот надел их Термен щелкнул тумблером. Несколько минут нарком слушал. Наушники были очень хороши, и в комнате было слышно только слабое гудение трансформатора. То, что нарком слышит что-то еще, можно было определить только по тому, как его обычно румяное, жизнерадостное лицо стремительно теряло краски, становилось серым.
* * *
«На Ваш запрос от 12.03-1941 г. сообщаю, что согласно заключению проф. Лучкова подследственный гр-н Чеботарев находится в невменяемом состоянии (установленный диагноз – шизофрения, навязчивый бред) и в настоящее время переведен в спецблок Острожской межобластной психиатрической клиники».
Начальник УНКВД по Новосибирской области майор госбезопасности Кудрявцев 20 марта 1941 года
… Андрей уже отвык от следователей, но привычно сжался, увидев малиновые петлицы со «шпалой». Санитарам при всей их пакостности до румяного сержанта ГБ Люшкина было все же далеко. Но этот следователь с серым от усталости лицом был явно «добрым». Орать не стал. Только поерзал в штопаном кресле главврача и, бросив на Андрея какой-то нехарактерный для энкаведешника, неуверенный взгляд, негромко спросил:
– Фамилия, имя, отчество?
– Чеботарев Андрей Юрьевич.
– Год и место рождения?
– Город Назарово Красноярского края… – Андрей замялся, сглотнул и совсем уже тихо добавил: – 11 января 1976 года.
Реакции не последовало. Вообще. Следователь кивнул, как будто так и надо, и так же негромко задал следующий вопрос.
– Национальность?
– Русский.
– Происхождение?
Эту фишку Андрей уже просек.
– Из рабочих.
– Образование?
– Среднее.
– Уточните.
– Средняя школа номер четыре, поселок Бор Назаровского района.
– Срок обучения?
– С 1982-го по 1992 год.
Главврач и еще какой-то профессор в стороне на кушетке тоже реагировали как-то неадекватно. Не шушукались и смотрели на Андрея… странно. Не как на пациента, а как на бомбу с часовым механизмом, тикающую и вот-вот готовую разнести всю их вселенную.
Следующие два часа Андрей замаялся вспоминать адреса, года рождения, приметы и девичьи фамилии всех своих родственников, независимо от пола, знакомых друзей и друзей знакомых. Девушка… Хм… Ну пусть барышня с заметным уже животиком на приставном стульчике невозмутимо чиркала карандашиком по бумаге.
Что характерно, ни о часах, ни о «белогвардейском» паспорте, ни о горячечном бреде первых допросов следователь не спрашивал.
Наконец, когда сил у Андрея уже не оставалось даже на то, чтобы сидеть прямо, следователь вздохнул и по-прежнему негромко сказал:
– Ну что ж, спасибо, Андрей Юрьевич. Можете идти.
Санитара не было, и Андрей, с трудом поднявшись, САМ пошел к двери. Главврач вскочил (!), бросился следом, обогнал и что-то тихо прошептал сидевшему за дверью санитару Михалычу. Тот, нимало не переменившись в обманчиво-овечьем лице (знали бы тут «Орбит» – жевал бы не переставая), крепко, но без обычного садизма подхватил Андрея под локоть и провел не в его обычную палату, а в соседнюю, маленькую.
За время допроса оттуда утащили все койки, кроме одной, оставшуюся застелили таким белоснежным бельем, какого Андрей и в лучшие-то времена не видел на свете. На притащенном из каптерки кастелянши столе стоял чайник, картонное блюдечко с желтым кусковым сахаром и картонный же поднос с баранками и сероватой, но восхитительно мясной по запаху колбасой. Даже неистребимый запах мочи стыдливо прятался за каким-то лавандовым ароматом.
Дверь тем не менее защелкнули с той стороны. Через минуту за ней что-то бухнуло, и Андрей скорее чутьем, чем логикой, опознал винтовочный приклад.
Стало понятно, что за него взялись всерьез. И это было хорошо. Шанс подохнуть у него был все эти два кошмарных месяца. Но теперь появился и иной шанс. Шанс, о котором мечтал каждый нормальный пацан послевоенных лет, читавший – у Симонова ли, у Бондарева или еще у кого – о горящих на аэродромах самолетах, о рвущихся к Москве и Волге панцерах, о двадцати или уже двадцати семи миллионах погибших – шанс назвать ДАТУ.
И быть услышанным.
* * *
«Эх, была бы я добрая и справедливая, как Лаврентий Палыч… А может быть – и как Иосиф Виссарионыч…»
Ст. о/у Гоблин, пародия, которая никогда не будет создана
Предзакатное оранжевое солнце заглядывало через прикрытые тяжелыми портьерами окна в глубину большого кабинета. Редкие – убирались в кабинете ежедневно – серебристые пылинки вспыхивали в узкой полоске подобно искрам костра и тут же гасли. Купола Успенского собора и колокольни Ивана Великого пылали красным. В иной обстановке этот отсвет согрел бы темное пространство комнаты, но сейчас он создавал лишь подспудное ощущение тревоги.
– Хм-м. Я не знал, товарищ Берия, что вы… увлеклись научной фантастикой. Может бить, вам следует немного отдохнуть? Мы распорядимся, чтобы вам предоставили путевку в какой-нибудь ха-ароший санаторий. Скажем, в Рице? – Сталин был расстроен. Жалко Лаврентия. В конце концов, работа в НКВД – не для слабонервных. Тем более в такой находящейся на крутом переломе стране. Это шизофреник Ежов мог находить удовольствие в необходимой, но кровавой и грязной работе по очистке страны от всяческой троцкистской швали. Нормальному человеку, каковым нынешний наркомвнудел являлся до своего назначения, заниматься такими делами морально тяжело. Жалко.
На Берию вождь очень рассчитывал, знающие товарищи еще с двадцатых рекомендовали его как умного, решительного и, самое главное, надежного человека. Да и несколько лет совместной работы лишь укрепили вождя в этом мнении. Но… Не выдержал. Слишком увлекся тем, что было ему ближе по внутренней сущности. Недаром так носился со своими закрытыми институтами. Сколько ходатайствовал за Туполева, Петлякова… За прочих… Правильно ходатайствовал, надо признать. Результаты впечатляют, нет слов. Но, с другой стороны, неприятной рутины с НКВД не снимал никто. А вот к ней у Лаврентия душа не лежит. Вот и ушел, как это говорил… Ильин?.. во «внутреннюю эмиграцию». Пора думать о замене. Жаль. Очень жаль.
– Спасибо, товарищ Сталин. Я с удовольствием отдохну. Но, если можно, немного попозже. Сейчас… Сейчас слишком неподходящий момент. А что касается научной фантастики, – Берия был готов к такому повороту, дураком был бы, не будь готов, – к сожалению, фантастика слишком часто становится былью.
