же дам команду своим ребятам, — сказал Суюнов, выйдя проводить гостей, — перешарим весь район!..
Как и было условлено с капитаном, Анвар поближе к обеду отправился к нему домой, на плов Марьям-хола. Он не бывал в этом доме уже месяца три и теперь, постучав в калитку, заволновался словно девушка, которой показали суженого. Может, степень волнения у него была иная, но какая — он не мог придумать, поэтому и решил обойтись книжным, много раз вычитанным, определением.
— Кто там, заходите, открыто! — крикнула из глубины двора хола[4]. — Анварджан, вы?!
— Я, хола, — ответил он, переступив порог. — Здравствуйте.
— Сколько лет, сколько зим! — воскликнула хола, взглянув из кухни. — Проходите на чарпаю[5], Касым-ака сейчас подойдет, звонил уже.
— Всего три месяца, — виновато ответил Анвар, подумав, что он напрасно прекратил свои частые посещения, ведь она для него все равно, что мать, а матерям даже день кажется годом. Решил исправить свою оплошность, отказаться от псевдоделикатности, мол, неудобно маячить на глазах.
— Вам три месяца, а для меня они годы — годы, сынок, — ласково произнесла хола, но в ее тоне Анвар уловил и некоторое осуждение.
— Обещаю твердо — исправлюсь! — рассмеялся Анвар, сев на краешек чарпаи.
— Дело ваше молодое, — успокоила его женщина, — понимаю. Прошу только не забывать совсем.
— Что вы, холаджан, разве я позволю себе это?!
— Как здоровье, дела, что из дома пишут?
— Все в порядке, как сами-то?
— Слава аллаху, тянем лямки.
— Да вы еще, хола, моих внуков нянчить будете!
— Дай бог.
— Это точно.
— Вы женитесь поскорее, тогда и о внуках разговор можно вести, — сказала хола.
— Скоро женюсь.
— Нашли, наконец, девушку по сердцу?
— Вроде, хола. Но признаюсь, чем старше становишься, тем труднее искать-то.
— Конечно, сынок. Сам умнее становишься, начинаешь более придирчиво выбирать, а ведь так и бобылем можно остаться, а?
— Постараюсь умереть семейным, хола, — улыбнулся Анвар.
— Ну, хоп, не буду докучать вам вопросами, пейте пока чай, он уже заварен.
— Спасибо, хола, может помочь чем?
— Сама управлюсь, отдыхайте.
Анвар налил себе в пиалу горячего, настоявшегося в чайнике под мохнатым полотенцем, янтарного кок-чая, отхлебнул глоток и блаженно окинул взглядом дворик. Он показался ему более уютным, чем прежде. Присмотрелся пристальнее и заметил, что в квадратиках между деревьями зеленеет клевер, а вдоль бетонированной дорожки растут розы. И от свежего клевера, казалось, было прохладнее.
— Кажется, Касым-ака по-настоящему взялся за хозяйство, — сказал он, когда хола принесла и поставила на хан-тахту тарелку с салатом.
— Скажете тоже, — усмехнулась хола, — это все мой племянник сделал.
— Племянник? Я что-то о нем не слышал никогда.
— Троюродный, живет в Фергане. Шофером работает. Попал в беду, вот и вспомнил нас.
— Помогли?
— Касым-ака кому не поможет? А тут все же свой. Так кто же ваша избранница, а?
— Если бы я знал, хола, — вздохнул Анвар. — Видел всего раз и... исчезла как привидение.
— Давно видели?
— Порядочно уже.
— И не можете найти?
— Пока нет.
— Не теряйте надежды, сынок, найдете!
Скрипнула калитка и вошел капитан.
— Как всегда, — произнес он нарочито сердито, — ты кормишь гостя баснями. Давай собирай на стол!
— Тут все уже собрано, Касым-ака, — сказала хола, — а пельмени сейчас подам.
— Пельмени? — переспросил Анвар.
— Да, брат, — ответил, капитан, — с пловом покончено. Врачи запретили, говорят, он теперь для моего возраста вреден.
— Пельмени в такую жару даже лучше, — сказал Анвар.
— Успокаиваете?
— Ничуть. — Хамзаев налил чаю и протянул пиалу капитану. — Прошу.
— Кто здесь гость — я или вы? — сказал Вахидов, приняв пиалу.
— Оба, — заметила хола и пошла на кухню.
Не успел капитан допить свою пиалу, как хола поставила на столик плоскую фарфоровую чашку — ляган, полную мелкими пельмешками, которые были обильно политы кислым молоком и специальной подливой.
— Так это же чучвара! — воскликнул Анвар. — Моя мама тоже иногда варит, но, к сожаленью, совсем редко, говорит канительное дело. А по мне бы каждый день!
— Действительно, канительно, — кивнула хола, сев рядом с Анваром. — Утомительно, пельмешки-то мелкие, с ноготок. Раньше, бывало, собирались в одном доме несколько соседок и за своими разговорами делали их. А теперь никто по-моему, не собирается, время какое-то пошло дурацкое, всем всегда некогда.
— Не научное, а житейское объяснение научно-технической революции, — заметил Вахидов. — Посплетничать не с кем, вот и вывод готов! Давайте есть, брат, чучвара тоже вкусна горячая.
— А я ведь тоже те времена, — сказал Анвар, с удовольствием уплетая пельмени, — помню. Бывало, придешь со школы, а во дворе под чинарой куча женщин с малышами. Тут уж не сомневаешься — чучвара!
— Когда им, женщинам, собираться, большинство на работе?! — сказала хола. — Таких, как я, раз-два и обчелся!
— Как ты, ханум, всего одна на весь мир, — с ехидцей произнес капитан, — и та мне, бедолаге, досталась.
— Вот и поговорите с ним, Анварджан, — отпарировала хола, — уже я виновата в том, что родилась на свет!..
Вот так, со взаимными колкостями, незлобивыми и вместе с тем много говорящими постороннему, проходила каждая трапеза капитана. Анвар об этом знал и частенько думал, что это видать от того, что люди очень долго прожили рядом, обо всем уже, может, сотни раз переговорили и теперь утешают себя повтором давно минувшего, подшучивая над слабостями друг друга. И было в том для него что-то пугающее и одновременно интригующее — ведь такие отношения невозможны между только что поженившимися.
— Какие новости, Касым-ака? — спросил Анвар после обеда, разливая, как младший по возрасту, чай.
Вахидов уже полулежал, облокотившись на две сложенные подушки.
— Новостей много, Анварбек, отдохнем немного, я вас познакомлю с ними, — сказал капитан.
— Никак опять запутанное дело у вас? — спросила хола, ни к кому не обращаясь, в тайне надеясь, что ответит все же Хамзаев.
— Ясное, как божий день, — произнес капитан, — но даже оно тебя не касается. Никто не звонил?
— Тахир звонил. Просил передать вам спасибо свое.
— Как там у него?
— Все в
