звёзд.
Позади, где-то там, в лесу, продолжал гореть зелёный огонёк маленькой загадки.
Болтовня в узких пределах
Настало время спать.
Как часто бывает в таких случаях, сон не торопился приходить.
А в коридоре послышались непривычные звуки.
Далёкие крики обезьян сменялись птичьим щебетанием, шумом листвы, и журчанием воды — словно в некоем калейдоскопе эти звуки перемешивались, создавая новые вариации, так, дождь барабанил по листве, кричащей как детёныши орангутангов.
Как можно уснуть в такой обстановке?
Дети не могли.
Поднявшись, они прокрались к своим родителям, и разбудили их, жалуясь на шум.
— Сейчас посмотрим, что там, — обречённым и ещё заспанным голосом сказал папа, выбираясь из тёплой постели.
Действительно, что-то шумело в коридоре за дверью.
Притронувшись к ручке, он заметил, что она мокрая.
Слегка приоткрыв её, вся семья увидела в тонкую щёлочку тропический лес. Прямо за порогом росли огромные деревья, такие высокие, что из-за них практически не было видно неба.
С верхних крон каждую секунду спускались тысячи капель-обезьян, что в процессе полёта кричали, махали ручками а, падая на землю, впитывались, весело смеясь.
Никто не знал, что сказать. Все только продолжали смотреть.
Папа всё ещё держался за дверную ручку, готовый в любой момент захлопнуть эту маленькую брешь, за которой происходит что-то противоестественное.
Дети практически не дышали, затаив дыхание.
Им нравилось смотреть на то, как большие листья деревьев в форме человеческих ладоней ловили живые капли и гладили их.
Вдруг ближайший куст зашевелился, и оттуда высунулась морда розового носорога в больших, искусно сделанных солнцезащитных очках.
Завидев семейство, смотрящее в узкую щель, он чуть снял их, и все увидели его глаза-облака, белые и пушистые.
Это было зрелище, от которого невозможно было оторваться. Оно буквально притягивало их к себе.
Глаза менялись, облака в них начали истончаться, и в этот момент все в семье почувствовали, что им не стоит смотреть на это. Опасность приближалась.
Папа рванул дверь на себя, и через какую-то секунду все звуки стихли.
— Что это было? — спросила мама.
Но её вопрос так и повис в воздухе, потому что никто не был в состоянии на него ответить.
Но хоть и было немного страшно, этой ночью все спали хорошо.
Сладкий луч
Утренний порядок во фруктовой лавке.
Через час мимо будут проходить толпы народу, и среди них обязательно найдётся тот, что захочет приобрести себе чего-нибудь.
Яблоки, арбузы и персики лежат на лотках, готовые сорваться со своего места и набить утробу первого встречного.
Кроме фруктов и орехов, сваленных в больших холщовых мешках, здесь продают здания. Они подвешены на верёвках над лотками, целые кварталы сонных городов, которые очень редко покупают.
Так как сейчас день, то все крошечные окна тусклы, занавешены шторами и жалюзи, никакой активности за ними не увидеть. Но вечером, пред тем, как лавка закроется, можно заметить, как сотни огоньков светятся над фруктовыми рядами, разноцветные шторы сдвигаются и раздвигаются вновь, жизнь по-настоящему кипит.
— Сколько? — указывая пальцем на оранжевый, сочащийся цитрусами, дом, спросил молодой человек.
Это студент, который из фруктов предпочитает апельсины. Спрашивает он от скуки и одиночества, выгнавших его на улицу в этот час.
— Сто, — лаконично отвечает продавец, продолжая убирать товар, оставшийся после целого дня продаж. Всегда что-нибудь остаётся.
Подумав секунду, он уходит, унося с собой комфортное ощущение цвета, этого горящего всеми огнями, города на верёвочке, давно потерявшего шанс на то, что его купят.
Уложив в последнюю очередь эти дома, что хватило бы на несколько районов большого города, продавец оставляет пустые полки.
Завтра он вернётся сюда вновь и повесит разноцветные здания на своё место.
Прогулка по забывчивости
Набросив лёгкое пальто на плечи, человек поспешил на улицу.
Шёл мелкий снег, наверное, в последний раз перед наступлением долгожданной весны.
На улице он влился в поток людей, медленно идущих по растаявшей дороге, грязной и вязкой.
А серые проспекты и улицы, словно этот цвет откладывался на зданиях как тысячелетние меловые слои, готовы были обнажить все то, что в них происходило когда-либо.
Деревья взбухали почками, что светились по вечерам фонарями, в своём ожидании невидимого знака, что пора раскрыться.
Всё это наблюдал вокруг себя один из многих прохожих, в типовом пальто, сливаясь с нынешним слоем серости как её полноправный обитатель.
Чувствуя на лице малейшие порывы ветра, что с трудом добирались до этих мест через лабиринт зданий, он думал о предстоящих переменах.
Вокруг него слышались возгласы удивления, кто-то кричал и шумел, хлопал в ладоши или что-то подобное — все эти звуки оставались на периферии его сознания.
Идя дальше, он уже не видел дороги перед собой, не различал её в приятном глазу окружении пушистого тумана, расстилавшегося перед ним.
Следующим утром в газете, далеко не на первой полосе, вышла краткая заметка:
«На улице Ясная несколько десятков человек стали свидетелями того, как мужчина в сером пальто пошёл вертикально по воздуху. На возгласы и призывы опомниться и пойти как все нормальные люди, он не откликнулся, совершенно не выказав никакой реакции на окрики горожан. Дальнейшая его судьба неизвестна, кроме того, что он скрылся в облаках».
Ещё к заметке прилагалась маленькая любительская фотография, сделанная одним из очевидцев.
На фото было смутно виден силуэт человека, уверенно зависшего в воздухе, сохраняющего, впрочем, вполне человеческую походку.
Полы его пальто развевались на ветру.
Лица, конечно, видно не было.
— Брехня, — смятая газета отозвалась упавшим комом.
Точность измерений
Духота, в которой, казалось, даже свет фонарей искажался, поглотила одну улицу городка.
Особо хитрые разрезали этот плотный воздух, наполненный всеми мыслимыми ароматами. Они продавали его, предварительно оборачивая в салфетки, чтобы никто не запачкался.
Попадая сюда с других улиц, прохожий сразу погружался в плотную среду, набитую человеческими телами, распадающимся светом и бьющим по всем органам чувств разнообразием.
Окунувшись в этот проулок, большинство видело и осязало, как вместе с потом, они выделяют маленьких жёлтых рыбок, что плещутся на уровне их щиколоток.
Течение этой реки было направлено к узкому проходу, ведущему в центр города — попавшие сюда стремились сбежать туда, протиснуться прочь от нестерпимого марева, такого сладостного на вкус, но вытягивающего из людей все силы.
Больной человек, что шёл медленнее всех остальных из-за своего недуга, был оттиснут толпой к ларькам, в которых продавали свежие ломти здешней атмосферы.
Не в силах пробиться в поток, он остановился, в надежде на то, что переждёт этот человеческий прибой и сбежит,
